Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

«АВТОБИОГРАФИЯ

Я, ЕФРЕМОВ Олег Николаевич, родился 1-го октября 1927 года в г. Москва, в семье служащего. В 1935 году поступил, а в 1945 году окончил среднюю школу.

В 1945 году был принят по конкурсу в Школу-Студию им. Немировича-Данченко (ВУЗ) при МХАТ СССР им. М. Горького. В 1949 году сдал экзамены и закончил студию, получив диплом с отличием.

С 1949 по 1956 год работал актером и режиссером Центрального Детского театра и педагогом по кафедре „Мастерство актера“ в Школе-Студии МХАТ.

С 1956 года исполнял должность главного режиссера-руководителя театра „Современник“. С 1956 года периодически работал в кинематографе. С 1955 года член КПСС.

С 1970 года (сентябрь) назначен главным режиссером МХАТ СССР им. М. Горького.

Женат на Покровской Алле Борисовне, актрисе театра „Современник“. Имею двух детей: дочь Анастасию Олеговну, рождения 9 ноября 1957 года и сына Михаила Олеговича, рождения 10 ноября 1963 года.

Родители: отец — Ефремов Николай Иванович, рождения 1896 года, мать Анна Дмитриевна Ефремова, рождения 1898 года — пенсионеры.

О. Ефремов

6 апреля 1971 г.».

* * *

О. Н. прошел по своей линии судьбы. МХАТ и он должны были сойтись уже навсегда. Виленкин считает этот шаг трагедией. Нелегко, наверно, возрождать Театр, когда ты знаешь отношение самого близкого друга, педагога и соратника. С другой стороны, одно точное слово Виленкина в страшной тираде, приведенной Давыдовым, все же есть. Для понимания Ефремова это слово главное: трагедия. Он, трагик в жизни, буквально лег грудью на раскаленный вулкан мхатовских споров и амбиций. В творчестве он тоже трагик, но показать это не вышло. Не сыграно, не пустили, не поняли, не прошел пробу, не вырвался из амплуа (для Станиславского — самое бранное слово).

Виленкин повторяет весной 1976 года тому же Давыдову, найдя в нем конфидента, а Давыдов записывает разговоры — и живые, и телефонные в блокнот: «Да, я много для него сделал, но он тогда был другой. Владик, он был неповторимым, замечательным, выдающимся артистом. Он был единственным в своем роде, неповторимым режиссером — выше Гоги и Эфроса, им это и не снилось — то, что он знал и любил. Но все это было. Он все это предал. Он задушил, пропил свой необыкновенный талант. Я для него — укор, это то, во что он веровал, но предал. И когда он меня видит, то он это вспоминает и ему бывает страшно. Он стал циником, он переродился, он живет для себя, а ведь в нем было главное — он горел делом! Он стал сумасшедший и злой. Но он не был таким раньше — это в последние 10 лет он стал таким. Я не понимаю, что с ним случилось…»

Зная силу своего красноречия, Виталий Яковлевич вливает в уши чуть-чуть обиженного Давыдова некие мантры, а тот послушно и доверчиво записывает. А потом публикует в своих мемуарах. Не разбираясь в подоплеках, пишет как слышит. Памятка всякому, кто замыслит месть: узнайте доподлинно, кто из ярких мемуарирует в саду, общем для всех персонажей, и нашепчите ему доверительно. Как там говорил Пилат Левию: не ревнуй, были у Иуды поклонники кроме тебя…