Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

— Я понимаю, что было по-другому (мне трое рассказывали каждый свою версию как самую точную), но сопротивление… ледяной сквозняк…

— Вернуться во МХАТ я был обязан. И никогда из него не уходил. Не было дня, чтобы я не думал о Станиславском и жизни человеческого духа на сцене. Основная трагедия моей жизни, моего духа — открытие, что блистательная, великая формула ансамблевого театра может не подходить даже самым, казалось бы, близким мне людям. Прекрасным артистам. Великолепным мастерам. Могут сложиться обстоятельства, когда им не нужно общение на сцене и вне сцены. Потом то же выяснилось и в масштабе страны.

МХАТ — вселенная, которую не охватить, особенно постороннему. МХАТ вмещает историю века. Ефремов — это МХАТ. Во всех частностях и в целом. Он руководил им тридцать лет. Он учился в Школе-студии МХАТ. Он создал «Современник» из своих собственных студентов, которым преподавал в Школе-студии. Он даже на работу в «Современник» оформил их всех через договоры с МХАТ.

Став главным режиссером, человек обязан поставить некое действо, заявить о себе, утвердить свою линию. Для великих стариков он сделает «Соло для часов с боем». Но сначала — в 1971-м — выйдут спектакли: «Дульсинея Тобосская» (пьеса А. Володина), «Последние» (пьеса М. Горького), «Потусторонние встречи» (пьеса Л. Гинзбурга), «Валентин и Валентина» (пьеса М. Рощина). Все, кроме Горького, — современных авторов, на современные темы. Даже ироничная пьеса Володина, тоже ставшего для Ефремова своим, лишь для виду про XVII век (кстати — эпоха Сирано), на деле ее герои — тоже современники и мучаются проблемами «развитого социализма». Революционного в этом мало, но новое есть, и на это новое, как мухи, тянутся журналисты.

По всем интервью О. Н. видно, что еще на заре своей славы он усвоил законы медиа и потом уже не выходил из образа: любезный главреж беседует с прессой. Ввиду заточенности на публичность он в роли интервьюента — совершенен. Играет своими интервьюерами до последнего дня. Улыбается доверительно, словно сдает им тайны мироздания.

— Давайте сразу пробовать на ногах (фраза из репетиций).

Классику мхатовского учения (на ногах, то есть в первую очередь будем действовать, искать контакты друг с другом) он незаметно преподает и журналистам. Они редко догадываются, что милейший собеседник отлично знает, кому, что и когда О. Н. скармливает. (Любая правдивая история, пересказанная сто раз, неизбежно становится коробочкой без секрета.)

Ефремов на интервью с газетчиками — чудо какой добрый дядя. Он им и про неподъемную труппу Театра — с душой, а они не сразу понимают, к чему ведет отчет о разросшейся труппе; и про современный репертуар, к которому всегда стремится он как художник, — ну конечно, он же родом из «Современника». Он им про несчастную жизнь человеческого духа, о чеховской поэзии — и хорошо: так и надо, это по-нашему, по-станиславски. И что кино его санаторий, а театр основная работа, переполненная ответственностью, — рассказал столько раз, что и не знаешь, на чем поймать этого, говоря словом Виленкина, обаяшку, чтобы прищучить и вытрясти правду. Нет такой возможности, если читать газеты. «Секрет успеха Олега Ефремова крылся, прежде всего, в его личности, которую отличало невероятное актерское и человеческое обаяние», — пишет П. Богданова. И все пишут и говорят то же, будто на всех одна кнопка и ее кто-то нажал однажды, а она и залипла.

— Демагогия всегда эмоциональна. Чтобы повернуть табун, надо оказаться впереди него.

— Я сама лишь недавно поняла, что Zeitgeist и подобные абстракции — шикарная коммерция. Лучший вертухай времени — искусствовед, заточенный искренне. Главное — искренность. И время от времени фыркать с брезгливой миной, что искренность сейчас несовременна…

* * *

Ужасы многолюдья: свидетели в изобилии. Год перехода из теплой, лично взращенной семьи «Современника» в брильянтово-ледяные объятия МХАТ. Почему он ушел? Что в этом поступке знаменательного? Как версия — Чехов. Художественный — несчастливая родина Чехова, но родина. Несчастье в том, что его тут не поняли еще глубже и торжественней, чем в Александринке, где был фатальный провал. Здесь — роковой успех.

Ефремову не со Станиславским одним, а и с Чеховым было о чем поговорить.

Приступив к должности, О. Н. опять вспоминает о «Сирано де Бержераке». Эта пьеса, причем только в переводе Айхенвальда, ему зачем-то чрезвычайно нужна. На всех этапах его режиссерской деятельности, включая последний день физической жизни.