Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Ефремов: Смотря что. У меня был период веры в природу актера. Которую если правильно поставить, все сделает. Сейчас почти нет актеров, которые сами делают роли. Нет убеждения в каком-то идеале. Ты говоришь профессия. Ну должны быть примитивные — ну должно быть слышно. Этот уровень профессии, понятно. Берем хрестоматийные понятия: ну возникает в свое время Художественный театр. Это были любители и кто закончили Филармоническое училище. Они коротко репетировали. Беседы об эпохе, об авторе — уже считалось репетицией. Станиславский — еще не было системы. Сейчас не будем о тех, кто уже растренирован, возраст или положение обязывает — ну посмотрели Петера Штайна — вот так сделайте! И они не знают, кто Петер работает. Наши бы сразу взвыли. Не буду называть фамилии, но есть такие, кто уже не хочет играть, тут израсходовано. А в кино прямая отдача, деньги. Ты говоришь, я все могу. Ну разделились, выгонять было нельзя… утвердился актерский эгоцентризм, когда он уже никаким образом не сообразуется с коллективистским началом. Я считаю, что так называемая звездная болезнь и амбициозная зараза вредны, когда делаешь новое. Я доволен, что некоторые попросились в отпуска, на пенсию. У меня несколько актеров перешли на пенсию, играют разовые. Должен пошевелиться союз, только союз (каменное слово) СТД. (Слышно, как педалирует СТД.) Мы заговорили об актерах.

Разговор на тему куда девать старье идет очень бережно и аккуратно. Режиссеры заволновались.

Реж.: Вчера Григорович поливал Васильева. Актер не верит в идеал государства. Он верит в идеал зарплаты. Реж.: Говорит, что надо сделать театр элитарным искусством, чтобы ходили редкие люди. Ему возражают, что раньше у театра не было визуального конкурента, теперь есть ТВ. Надо вернуть художественность и художника.

Ефр. изумительно слушает. Ну, правильно вы все говорите, но немножко подумайте — нет ли растерянности перед всей этой ситуацией. Хочешь делать редкий — ну делай. А другие? Что, закрывать? В Москве сейчас больше двухсот студий. И что? МХАТ начинался с самодеятельности. Сейчас звонят эти кооперативы… Ну съездит, ну оберет страну… раньше на елках зарабатывали, теперь… вот Калягин схватил свой куш. Может, ему больше и не надо, хотя как знать.

Ефремов: Я застал в 60-е, когда на Бродвее шли драматические спектакли. (Голос с упором.) А в Нью-Йорке был центр, где много помещений. А потом его закрыли. Это все равно что выйти на Театральную площадь, а там ни Большого, ни Малого… мертво. Поверьте, не все решат деньги. Будем переходить на договорные отношения. В Турции еще хуже, чем у нас: они служащие, их нельзя уволить. Но есть спектакль, который хочешь смотреть. Мы входим в какой-то процесс. Мы-то как жили МХАТ — вышка — первый театр — говорит о кооперативном движении, о социальном сопротивлении кооперативам, что — деньги? — но мы понимаем, что вот он на позициях социализма. Но теперь давайте поймем, что же такое социализм? Когда ясен идеал — все естественно возникнет. Если надо кувыркаться — весь театр будет кувыркаться с утра до ночи. Как быть с равнодушием актера? Как преодолеть амбициозность? Время такое. Они начнут закрываться, эти студии, но их будет закрывать жизнь, а не исполком. У вас есть союз. Нас давила бюрократия. Теперь нет. Труппа вся на договоре. Со мной договор заключил министр. И они все тоже на договоре. Там зарплата и конкретные роли.

— Если не выходит?

— Ну, можно и пересмотреть.

Курит.

Все не умеют работать. Соображайте сами. Находите людей, которые соображают в экономике. Сейчас у нас уже меньше семидесяти, все в работе. Вы знаете, как режиссер зависит от художника. А художник не верит в такие сроки, очень сложно.

В Современнике было 12. У Мольера — 12 пайщиков. Остальные приходили.

Мейерхольд обиделся, что его не сделали пайщиком, — и ушел. Я читал репетиции Немировича «Гамлета» — он исподволь ставит трагедию, Шекспира, пытается подтянуть артистов.

Как с ним разговаривает Еланская? (Еланская Клавдия Николаевна — актриса МХАТ c 1924 года. — Е. Ч.) Какая глупость! И как он осторожен, если нужно вызвать актера. У Мольера так быть не могло. Но было. Но он пугался и начинал что-то писать, если сборы падали. А суфлеры были серьезные люди. Будочки не было. Он стоял и подсказывал за кулисами. Был важный казначей. Он сразу после спектакля выдавал пайщикам «фонд развития», Мольеру отвалить, актеры решали… а потом тут тушильщик свечей, очень важная фигура. Самая несчастная фигура — привратники. Их могли прибить и даже убить.

Важная фигура — оратор — выходил к зрителям, что будет завтра. Тут он мог и хохмить, и нецензурно.

(Ефремов погружается в историю конкуренции между тремя парижскими театрами.)

Время подтолкнет. И театры, и студии будут закрываться, но сейчас нет оснований для этого. Нет соревнования. Накала нет. Театру никуда не деться. Все равно это живые с живыми.

Пьеса их вынудит действовать. Помните, в «Варварах» они собираются, потом приехали. У меня сразу приехали.