Ефремов: Тебе надо быть поехиднее „Сирано“, а тебе надо кушать „де Гишу“ и отвечать определенно. Ладно, вы задали задачку. Вот сцена Кристиана с Роксаной. Ты видел, Сергей? (Шныреву — он репетирует роль Кристиана в очередь с Борисом Щербаковым. —
Шнырев: Видел.
Ефремов: Я не уверен, что Борис Васильевич Щербаков ее помнит. Я так не помню.
Шнырев: Я не могу играть, как Борис Васильевич, мы разные. Я буду искать, какие-то общие мотивы будут обязательно.
Ефремов: Эта сцена требует очень гибкой формы.
Ладно, давайте на этом закончим. (
Это последняя запись в дневнике репетиций.
24 мая Олег Николаевич Ефремов умер.
В декабре 2013 года на Первом канале вышел телесериал «Оттепель», где роль кинорежиссера Кривицкого играет Михаил Ефремов, сын Олега Николаевича, а роль Олега Николаевича играет его родной внук, Никита Михайлович Ефремов, сын Михаила, играющего кинорежиссера Кривицкого,
Ефремовский шлейф прикреплен к понятию
Вы обидитесь, если вам подарят МХАТ?
Эпилог
Признанных при жизни гениев ничтожно мало. Непонятые — были. Пострадавшие от непонимания — еще как были. Понятых вполне и всеми быть не может. Гений приходит не для удовольствия толпы. Гений —
Телесная оболочка хочет любви. Приходится делать вечный Художественный театр. «Я романтичен, мой друг, безумно романтичен. Для счастья мне необходимо быть любимым и, раз я дурен собой, могущественным, чтобы внушать любовь» — эти слова вложил Андре Моруа в уста своего героя. До Моруа примерно о том же подумал Эдмон Ростан и написал своего Сирано. Любовь надо вызвать, пригласить, вынудить ее приползти на коленях, если не понимает по-хорошему, а любовь не понимает по-хорошему, если ее жаждет гениальный человек. Для развлечения толпы трудятся таланты. Для ее удовольствия работает армия способных. А гениям обычно мстят — и при жизни, и посмертно — за разрушение стереотипа.
Ефремов был гениален, говорили мне люди. Я не спрашивала, в чем именно. Ждала: чт
В режиссуре советского пространства? Нет, говорили мне люди. Советский мир — лишь его сцена: обстоятельства сковывают, будто наручники, и О. Н. прилюдно рвет цепи, обаятельно улыбаясь. Он не был при этом революционером, сотрясателем основ — но однажды социум взрывается сам, и рушить уже нечего: все уже разлетелось в куски. Девяностые неспешно и надежно убивают его, дышать нечем, и вырванная у системы победа — МХАТ вернулся в Камергерский — вдруг теряет смысл. Его творческая жизнь становится молитвой Кому-то. Так произошло со многими, кто не пережил девяностые по причине кислорододефицита. Казалось, раньше уж как было трудно — но стало невозможно. Назначенная на хлебную должность, свобода поерзала на служебном кресле и как-то стухла, постарела, получила инвалидность.
Прекрасно-неловкие выражения коллег — лидер театрального движения, настоящий строитель театра, — говорят о том же: трудно признаться, что один грешный смертный на рубеже тысячелетий в России средствами театра держал внимание к человеку-коллективисту до последнего своего часа. Числился в больших демократах, дружил с Горбачевым, а результатов полученного освобождения человека от партии, от липучего обязательного
Что делает обычный человек, если почти наверняка знает — осталось недолго? А что делает тот, кто при этом еще и несет крест миссии? 6 декабря 1997 года он высылает на бланке МХАТ им. Чехова факс в Мадрид г-ну Гуттиэресу А. (так на бумаге): «Дорогой Анхель! Думаю, что во второй половине марта я мог бы приехать в Мадрид для проведения занятий в Вашем институте. Предлагаю следующие темы лекций, или бесед:
О возникновении Художественного театра. Его история.
Об Антоне Павловиче Чехове как основоположнике эстетики Художественного театра.