Перелетим снова в 1978 год, в фильм «Когда я стану великаном», где Ефремов играет представителя гороно, а его сын Миша — шалопутного Копейкина. Он пишет стихи, занимается карате и намерен всю жизнь драться с теми подлецами, которые играют не свою роль: например Сирано. Мораль читается с первых пятнадцати минут фильма: тот, кто занят чужим делом, — подлец. Многовато, но Миша играет своего Копейкина с убедительностью высокотертого профи. И кому пришло дать его герою гоголевскую фамилию? Благородный разбойник таки, не кто-то, а сам капитан Копейкин просвечивает сквозь решение о фамилии, а поэму Гоголя в год постановки проходили как раз в тех классах, которые фигурируют в фильме. А фраза школьницы Горошкиной: да, Артур Грэй (тоже ведь капитан) бывает только в книжках, а в жизни одни баскетболисты. Руки тянутся к улыбочному эмодзи шириной с гоголевские шаровары, ну которые с Черное море. А как они оба ржут, когда играют это веселое кино, эти веселые ребята! При первой встрече отца и сына первый сидит на столе, второй явился на его суд за срыв школьного спектакля «Сирано не Бержерак». Улыбка старшего, вообще никак не из роли, ничем не обусловлена, и солнечная нахальная лыба сынули-местного-злодея с лицом буяна с острова Буяна, сдерживающего свой нрав нечеловеческим усилием, — эти две встречные улыбки (сиречь громовой внутренний хохот) сразу разоблачают прием. И даже самые деревянные головы вдруг озарены пониманием: тут
Миша-Петя отдает баскетболисту свои стихи, чтобы тот выдал их за свои, и начинается уже «полный Сирано». Потом идет занимать очередь за билетами для Горошкиной — аллюзия на очереди в «Современник». Ночные очередники поют песню из фильма «Белорусский вокзал» — а фильм-то 1970 года, того самого, когда Олег Николаевич возглавил МХАТ. Понятно, что в очереди, при фонариках, можно было спеть миллион песен — но звучит эта. Из фильма, где бойцы вспоминают минувшие дни. И получается, что воспоминания о «Современнике» приравнены к памяти о боевых операциях, и живая память — к свежей боли. А финальная сцена, где поэт с авоськой, полной булок, поднимается-опускается и Горошкина смотрит вверх-вниз, и рост меняется, и любовь открывается! И Сирано победил при жизни.
В очередях за билетами в «Современник» стояли, чтобы объединиться. Сейчас очереди за дорогими айфонами — чтобы разъединиться: очередь за понтами. От объединения к разъединению, разные времена.
Трагедия художника — стремление быть всегда современным. Особенно в России. Мощь Ефремова: честно и самоотверженно пройденный путь посланника и трагедия современничества.
Репетиция спектакля «Сирано де Бержерак» 5 февраля 2000 года. Кабинет О. Н. Ефремова в Театре. Запись:
«КОРОСТЕЛЕВ Б. Б. Он ушел драться против ста. А какой результат?
ЕФРЕМОВ О. Н. Сейчас узнаем. Давайте прочтем. (
Читать репетиции поначалу трудно, а потом не оторвешься. Я полюбила интермедии, коды — придаточные, оговорки, добавки, — ни одной случайной. Обращайтесь ко мне. Договоримся, много не возьму».
К моменту шутки
Итак, 20 мая, 12.00, квартира Ефремова.
У Олега Николаевича в гостях Ольга Рослякова — помощник режиссера, Полина Медведева — Роксана в «Сирано де Бержераке», Станислав Любшин — де Гиш, Сергей Шнырев — Кристиан. Позже подойдет Виктор Гвоздицкий — Сирано. Идет разбор любовной сцены де Гиша с Роксаной.
«Ефремов: Я хотел вас спросить. Какие-то моменты я сам знаю, но что-то может быть и нет. Где есть неудобства, где есть неоправданность для самих себя… Это очень важно.
Любшин: Идем от характера. Эта публика очень цинична. Он „де Гиш“ держит ее „Роксану“ за руку во время серенады, и это дает ему право идти на свидание. Он пришел с коробкой конфет. Прошел в центр. Поставил конфеты, потом идет к ней, обнял. Очень конкретно и цинично. Она же девочка, не знает, как себя вести. А он принимает за холодность…
Медведева: А зачем он пришел?
Любшин: Перед уходом на фронт…
Медведева: …переспать. Я буду защищаться. Я влюблена в другого. И я должна защищаться.
Любшин: А если бы это был Суслов? Ты не можешь защищаться. Он власть имеет. Ее трагедия — зависимость от этой власти…
Ефремов: Интересно… Мое резюме: может быть так и эдак. Как угодно. И весь ваш спор просто стоит на том, что у Станислава Андреевича есть обыкновение. Если он что-либо попробует, ему понравится, он это будет отстаивать.
Любшин: Проявим гибкость.
Ефремов: Ты вот „считаешь“, что он тайно идет сюда. Тайно, не тайно, но чего ему бояться? Нечего.
Любшин: Скомпрометировать девушку.
Ефремов: Да плевать ему на это.
Любшин: Вот, подбираемся к характеру.