Читаем Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог полностью

У Ефремова отношения со временем были похожи на религиозные. Он говорит о современности тоном кладоискателя. Роскошным мхатовским тоном с акцентами непередаваемо убедительными.

Как-то раз на Туманном Альбионе он поговорил с писателем Игорем Померанцевым об оттенках вкуса шотландских виски. По словам Игоря Яковлевича, собеседники продержались в теме, не повторяясь, около часа. Это много, попробуйте сами. Прошли десятилетия. Мне довелось пообщаться с И. Померанцевым и спросить у него следующее:

1) «Есть множество обстоятельств, определяющих нищету или состоятельность Я», — пишете Вы в эссе «Одной ногой в перегное». Я задумалась над множеством. Попыталась увидеть обстоятельства списком — и приложить к судьбе Олега Ефремова, от одного лишь имени которого — когда я говорю, что пишу о нем для «ЖЗЛ», — мои современники вспыхивают и немедленно раздражаются, каждый в меру воспитанности, начитанности, насмотренности, бурной и противоречивой реакцией, словно не прошло двадцати лет со дня его ухода. Есть ли, на Ваш взгляд, в его медиаобразе, сложенном из киноролей, трех театров и легенд, нечто, что было бы сейчас полезно для увеличения объема знания о России?

2) «Но про самое главное в выпусках новостей никогда не говорилось: про то, что в Вероне юнец смертельно влюбился в юницу, что в Марракеше англичанин среднего возраста не может оторвать глаз от ключицы мальчика-араба, что в Киеве перевели на украинский стихи Поля Элюара…» — говорите Вы в эссе «NEWS».

Эффект Ефремова в «Современнике» 1956 года всего-навсего такими новостями, по-моему, и был обусловлен: у человека есть свой голос, у двоих бывает любовь, у народов есть более достойные занятия, чем война.

Возможен ли этот эффект — еще раз про человека, если перефразировать название фильма, — в современном искусстве Запада ли, Востока ли? Наука и техника уже дали робособаку, а в близком будущем обещают сильный ИИ (artificial intelligence, AI), которому человек с его голосом, любовью и достоинством чужд принципиально. Не является ли попытка творить сейчас чудовищной иллюзией, галлюцинацией, инерцией очень условного рефлекса?

3) Какая идея должна доминировать сейчас в честном разговоре о любом виде искусства? Идеи человека и любви, условный рефлекс Ефремова с его ежедневным заклинанием «нужна правда», — не пустой ли разговор на краю пропасти? Помните, как в Вашем эссе «Дети поднебесья»? «Дорожка в нескольких саженях впереди круто опускалась книзу, и я глядел, как на этом изломе исчезали сначала ноги, потом туловища, потом головы… Я ждал с жутким чувством, когда исчезнет ярко-белая шляпа дяди Генриха, самого высокого из братьев моей матери, и наконец остался один…»

Игорь Померанцев ответил:

«Дорогая Елена, простите, что отвечаю с опозданием. Уверен, что Ваша книга об Олеге Ефремове будет интересной (сужу по Вашим вопросам). У хорошей книги, в отличие от театральной постановки, думаю, больше шансов жить долго. Поскольку Ефремов был лицом московского времени в течение нескольких десятилетий, разговор, размышления о нем ценны вне зависимости от его вклада в искусство. Другими словами, Ефремову повезло, что Вы пишете книгу о нем. Честно говоря, московский мир был для меня далеким, и не только географически: я жил в провинции, сначала в Черновцах, после в Киеве, и как образцовый провинциал любил модернистов вроде Джойса и Пастернака. Столичные художники создавали каноны, а провинциалам приходилось ютиться у кромки, у края культуры. В молодости я бывал наездами в Москве и Ленинграде, что-то смотрел на столичных сценах, но силовое поле австро-имперской культуры не отпускало меня, и в конце концов забросило в Прагу, где я живу уже дольше, чем в любом другом месте Европы. Сознаюсь, есть у нас с Вами точка пересечения: давным-давно на фестивале в Эдинбурге мы с Ефремовым минут сорок разговаривали с глазу на глаз, просто так, без магнитофона. У нас была общая тема: местный скотч. О чем еще могли говорить в Шотландии два джентльмена, которых крепко связывал родной язык?»

Лицо московского времени в течение нескольких десятилетий. Применю-ка я разоблачение приема: лицо московского времени. Лицо. Московское время. Говорит Москва. Надо посмотреть на лицо — и в лицо. Все маски сняты временем, лицом которого он был. Был? Мы говорим СССР, подразумеваем О. Н. Ефремов, Герой Социалистического Труда. Да?

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное