Ефремов: У меня другое — как замотивировать. Я не за то, чтобы отказаться от этой краски — в этом есть что-то от времени. Но должен быть какой-то толчок для этого.
Любшин: А как его найти?
Ефремов: Раз тебе это нравится, это кидание к ней, хорошо. Давайте и так. Но он пришел, и ему показалось, что она с кем-то, — это самое главное. Что там таится? В будущем надо искать какого-то парня. Мастроянни мне говорил, у них очень трудно бракоразводные дела в Италии проходят. Страна католическая. Мы говорим: бедняжки. А он возразил: наоборот, это хорошо. С любой могу роман завести, а потом ей говорю: я не могу, у меня жена.
Любшин: Объективная причина.
Ефремов: Хороший мужик был Марчелло… Как-то пришел во МХАТ, в Камергерский, я придумал, давай сыграю дядю Ваню. Я ему — ты на итальянском, а мы на русском. В этом что-то есть. У Стреллера, например, в „Вишневом саде“ все на итальянском говорят, а прохожий — на русском…
Какие первые слова насчет объятий? Он подъезжает именно к этому юноше „Кристиану“, и он даже мысли не допускает, что можно полюбить этого длинноносого… Ты хотел кидаться сразу.
Любшин: „Де Гиш“ в этом месте „устал поститься“. Но получил отказ, ее холод его оскорбил.
Ефремов: (после цитаты из текста. —
Рослякова: В какой-то степени.
Ефремов: Из середины не стоит, потому что будет натянут тюль.
Рослякова: А если сделать разрез для прохода?
Ефремов: Он не будет натянут тогда. Этим самым он и глубину нам сократит.
Любшин: Я вижу, как Кристиан уползает? Вы хотите, чтобы я его застал?
Ефремов: Именно что не застал. Прибежал, поглядел — никого нет. И тогда сел, может быть, с другой стороны. И после этого — текст. (Репетируют. —
Медведева: Художница мне сказала: у Роксаны на платье пояс с крючочками, где кошелек, веер, пилочка, очки… Она сказала, что в это время это было распространено.
Ефремов: Мы должны иметь это все. Это женщина. А мужчина — что-то другое… Ты, наоборот, делаешь вид, что заканчиваешь свою обыденную жизнь. Вы пришли, а я должна уходить, к сожалению. А я пришел проститься… (Далее — цитата из текста. —
Италия впереди всех других стран была. Наверное, от Венеции шло, потому что Венеция была центром мировой торговли… Это будет сильная мизансцена, если не очень суетиться.
Любшин: Я пометался, поискал, и к ней в кольцо, сидим.
Ефремов: Надо дойти до этого. Давайте почитаем текст.
Любшин: Мы дошли до того, как Кристиан высунулся.
Ефремов: Обратно через круг, налево, направо. Здесь не меняйте мизансцен. Каждое слово — это не мизансцена. (Показывает. —
Медведева: Я тут хотела хулиганить.
Ефремов: Хулигань по-другому. Того длинного — ты бы его заколол расческой. Прямо заколи. „Юноша, раз!“ (Показывает. —
Медведева: Может быть, изюм?
Ефремов: Но не шоколад.
Любшин: А она не может ему бокал вина дать?
Ефремов: Они пьют с Сирано.
Любшин: Лучшие краски им отдали…
Ефремов: (Виктору Гвоздицкому) Что еще изобразить в линии? Главное — мотивировать и оправдать все движения. И находить эти движения. Мы дошли до того, что он рад, что Роксана выходит замуж за Кристиана, потому что за ним стоит Сирано. А как это выразить? Я не знаю. Подумай.
Гвоздицкий: У меня проблемы. Вы все наши отношения со Станиславом Андреевичем „де Гишем“ (выстраиваете) при большом количестве народа. И линии конфликтные пока не намечаются. И жалко, потому что для меня эта фигура непростая и для него — тоже.
Ефремов: Ведь он же все твои козни у Нельских ворот знает… Хотя тебе надо найти существование и в начале, и во время серенады, и как плюнуть на него, когда он повиснет.
Сереже (Шныреву) в первой половине надо еще искать, как ему поступать. По тому характеру, который рисуется, просто стоять и смотреть на все это? Я не знаю, как делать сцену с Роксаной и Сирано. Ну, давайте, попробуем. Есть вопросы. Я не знаю, получится ли целиком. Я иду, подчиняюсь этой необычной любви, когда любят двоих.
Гвоздицкий: И надо учитывать условия их отношений, они никогда не бывают вдвоем „Де Гиш и Сирано“.