Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

О влиянии Художественного театра на мировой театр.

О системе Станиславского (здесь я хотел бы уточнить, что именно Вас интересует).

Надеюсь, что при встрече в Москве мы сможем оговорить все это точнее. С уважением и признательностью Олег Ефремов».

Они встретились и поговорили обо всем. Точнее не бывает. Анхель мне это рассказал. Я слушала, и сердце сжималось. Я понимала, о чем моя книга, к ее завершению: о том, что все теории стоят одна другой. Что все они выстроены на идеальном человеке, которого нет на свете.

Может быть, О. Н. действительно узнал, как надо любить жизнь. Он — будто лучезарный урок невидимого мира миру явному, зримому. Николай Скорик, режиссируя вместе с Ефремовым того самого «Сирано» 2000 года, наконец врезался в основной мхатовский вопрос. Зная, что в тот день главный не сможет репетировать, позвонил ему домой, услышал в трубке хриплый, обескровленный голос и бескрайнюю усталость, все понял, но все-таки спросил о том, зачем позвонил: о чем этот спектакль? Что мы ставим?

Последовал ответ: «Жить хорошо…»

Это было за день до его смерти.

Philosophe, physicien, — философ, физик

Rimeur, bretteur, musicien, — рифмоплет, бретер, музыкант,

Et voyageur aerien — путешественник по воздуху

Автоэпитафия Сирано, произносимая перед смертью, рисует интегрального человека: некую сумму теологии и технологии. Энциклопедию сил. Симфонию возможностей. Только актер и режиссер, только художник может быть и всем, и ничем: Qui fut tout, et qui ne fut rien — такова последняя строчка эпитафии.

Последнего, что пишет художник, как правило, не видят в упор, не слышат современники. Последний роман великого писателя пролетает, поскольку не соответствует имиджу, который уже сложился. Джек Лондон, Бальзак, Шмелев, даже Булгаков, — любой гений рискует остаться непонятым, особенно если слава пришла рано и образ автора криво, лживо, косо, но ярко впечатался почтенной публике в ее непочтенные мозги. За ярким первым образом публика не видит целокупного смысла, который проступает потом. Сообщение, с которым прислан на Землю гений, может остаться нерасшифрованным, а жизнь показаться бессмысленной, ибо из нее выхвачены куски, брошенные толпе, — сколько женщин и вина потребил мужчина? Ну-ну. А потом ни к селу ни к городу переходят на латынь: De mortuis aut bene, aut nihil. Есть и другая версия: о мертвых либо хорошо, либо правду. «Хорошо» так же трудно, как «правду». Но нельзя и смолчать, умолчать, помолчать век-другой — как же законы жанра?

— Мой роман идет к финалу, скоро мы простимся, Олег Николаевич. Выйдет книга. Частями ее уже читают. Всем интересно: как вы относились к кинематографу, скольких женщин любили, зачем разделили МХАТ и как воспитывали детей.

— Настя и Миша могут сами рассказать. Как я воспитывал! Я в театре, дети дома. Подросли — тоже в театре, Миша играет, Настя театровед.

— Руководитель фонда Ефремова.

— Такие отцы и деды, как я, могут подействовать только своим примером, поскольку воспитывают издалека, из-за рампы, но пусть они меня простят. К концу, уже году в 1999-м, помню, я тянулся к ним, страшно хотел вернуть, дать им то, что не успел. Ты не пиши, что я плохой отец. Все же отец…

Художник ищет всю жизнь, а ему в лицо кривляются: маска-я-тебя-знаю. Жан Кокто: «Художник сначала находит, а потом ищет». Все радостно кивают на французистость автора: о, парадокс! Острословие!

Нужна ли адвокатура творческому поиску вообще — и моя Ефремову в частности? Заканчивая эту книгу, я думаю, что да, нужна. Диктатура современности еще перемелет немало костей. Художник, выражающий только свое время, абсурден и никому не нужен — только арт-менеджменту. У Бога нет времени. Прекрасна фраза Иоанна Дамаскина «Бог — ничто из того, что есть», закрывшая многовековую дискуссию об определениях Всевышнего. И что бы мы себе ни выдумали, включая время, современность, актуальность и тому подобное — мы ошибаемся.

Трагично? Комично? А зачем оценки, жанры, торговые ряды? Пустяки. Я прожила год с великой личностью: режиссером-мыслителем, через вечно недопрочитанного Чехова, всю жизнь ломившегося в сердце к своим современникам.

Навсегда опустив забрало обаяния, он выхватил шпагу, взял все слова любви, бросил в умное лицо толпы panache своего Сирано.

Уходящий в вечность человек проговорил в телефонную трубку почти беззвучно, что «жить хорошо» и что последний его спектакль — об этом. Григорий Козинцев в последнем, 1973 года, письме сыну тоже написал: «Дышать хорошо… Живите хорошо». Два колосса перед уходом сказали одно и то же: жить, дышать хорошо. Они успели. Почтительно-восторженное отношение к трагедии как высшему проявлению земного все-таки успело умереть, и родилась мудрость.

Анхель Гутьеррес сказал мне, что они вместе с О. Н. почитают выше всего и всех Пушкина, а любимое у обоих — «Из Пиндемонти».

Из наиболее почитаемого Олегом Ефремовым стихотворения Пушкина: