Олег Вещий. Великий викинг Руси

Византийцы, однако, не были бы византийцами, если бы не попытались каким-то образом устранить вражеского предводителя. «Греки же, увидев это (корабли на колёсах. — Е. П.), испугались и сказали, послав к Олегу: "Не губи города, дадим тебе дань, какую захочешь". И остановил Олег воинов, и вынесли ему пищу и вино, но не принял его, так как было оно отравлено. И испугались греки, и сказали: "Это не Олег, но святой Дмитрий, посланный на нас Богом". И приказал Олег дать дани на 2000 кораблей: по 12 гривен на человека, а было в каждом корабле по 40 мужей»[220]. Итак, византийцы попытались отравить князя, но Олег разгадал их замысел, проявив свой ум и хитрость — ещё одна деталь в общую копилку фундамента его «вещего» образа. О том, что он был прозван «вещим», говорится в заключительной фразе всего летописного известия о походе на Царьград, а следовательно, и в качестве итога всего предания об этом событии. Ясно, что Олег получил прозвище за свой ум, в том числе и за предвидение своей возможной гибели от отравленных вина и еды (впрочем, в следующей легенде — о гибели Олега — эта «веществ» оказывается недейственной).

Показательно, что язычник Олег сопоставляется христианами-византийцами со святым Дмитрием Солунским. Одним из важнейших чудес Дмитрия (соответствующие сказания о них сложились в VII веке) считалось спасение им Фессалоники (Салоник, Солуни) от нашествий славян и аваров (в 615 и 618 годах)[221]. Возможно, на соотнесение Олега с Дмитрием Солунским повлияло то, что Дмитрий, как и Олег, являлся воином и изображался всегда в воинских доспехах и вооружённым. Олег, подобно Дмитрию Солунскому, выступает в качестве орудия Божьего гнева, обрушившегося на греков[222].

Можно упомянуть и ещё один аспект в соотнесённости Олега со святым Дмитрием Солунским. Сопоставление возникает после того, как Олег разгадывает замысел византийцев отравить его — такое под силу только святому; однако упомянутые в летописном тексте «брашно и вино», равно как и имя святого, позволили исследовательнице Яне Малингуди предложить следующее объяснение. Не имелась ли на самом деле в виду античная богиня Деметра — покровительница плодов и земледелия? Её имя могло находиться в греческом тексте нотации, сопровождавшей заключение мирного договора (использование этого документа летописцем при реконструкции событий 907 года вполне вероятно), в качестве некоего объяснения начала переговоров. В этом случае славянский переводчик или же сам летописец могли интерпретировать имя богини как имя святого Димитрия[223]. Мысль интересная, хотя и недоказуемая (тем более что сопоставление Олега с женским божеством выглядит сомнительно).

Наконец, на сопоставление Олега с Дмитрием Солунским мог повлиять тот факт, что к северу от константинопольских стен, на европейском берегу Босфора стояла церковь Святого Димитрия (бывший византийский квартал Анаплюс) — с её стороны как раз и подошёл к городу флот русов. Южнее был расположен монастырь Святого Маманта («Мамы»), в квартале которого, по-видимому, останавливались русские купцы, приезжавшие в Константинополь по условиям договоров Олега и Игоря. Таким образом, значимые пункты, связанные с походами русов и их активностью, располагались один за другим к северу от городских стен — по водному пути из Чёрного моря. Приход Олега с севера топографически соответствовал расположению церкви Святого Димитрия, гнев которого покарал тем самым в образе Олега греков.

Сообщение о дани, безусловно, имеет некую реальную основу, хотя её размер летописцем явно преувеличен. Несложно подсчитать, что таким образом дань составляла 960 тысяч гривен серебра, что равнялось, по мнению исследователей, 8 тысячам пудов[224] (более 130 тонн) — совершенно фантастическая цифра. Поэтому если считать реальной цифру в 12 гривен на человека, то необходимо учитывать и количество кораблей русов, которое было, скорее всего, на порядок меньше. Число же гребцов в 40 человек для одного корабля следует считать вполне реальным[225] (по условиям мира, заключённого в 907 году, дань давалась по 12 гривен «науключину»). Примечательно, что подобного рода «дани» воспринимались византийской стороной совсем иначе. По наблюдениям видного историка М. В. Бибикова, «византийцы были уверены в том, что всё на земле, в том числе и в государственной и международной сферах, не говоря уже о человеческом индивидууме, будь он ремесленник или эмир или вождь соседней страны, — имеет свою цену. С другой стороны, лояльность по отношению к Империи — такая же вещь, тоже стоящая немалых и определённых расходов. В соответствии с этим, даже очевидные выплаты, вырванные у Византии оружием в виде дани, рассматривались как благодетельные дарения василевса, одаривающего партнёра в обмен на его определённые обязанности»[226]. Нет сомнения, что именно в этом ключе и воспринималась дань руси в Константинополе.