Оленья голова

– Пойдешь, куда денешься, – отрезал Отец со спокойной уверенностью на лице.

– А то что?

– Можешь на морозе жить.

Филин уже открыл рот, чтобы вставить очередное «против», как, уже который раз, почувствовал, что силы на это у него не хватит. Он лишь протяжно зевнул, легонько ударил по столу ладонью и направился к себе в спальню.

Комнату ему выделили тесноватую: кровать у стенки и небольшая тумба в углу, на которой одиноко покоилось старое, покрытое налетом зеркало. Уже приготовившись ложиться, Филин заметил, что под этой тумбой что-то лежит. Он наклонился, чтобы получше разглядеть это нечто сквозь накатывавший клубами сон, и понял, что это кусок оленины, лежащий на плоской глиняной тарелке. Рядом же стоял стакан уже забродившего молока, возле которого лежала плетеная из веток человеческая фигурка.

– Идиоты перекрытые, – заключил Филин, после чего резко пнул тарелку. – Тараканов мне завести решили?! Своих мало, новых приглашают.

Погрузившись в глубину голубых одеял, он мгновенно растворился во сне. Комната медленно пропала из его сознания. И появилась снова. Он раскрыл глаза от громкого шума за окном. Странные возгласы, истошные крики ворон, запах гари – все смешалось в его гремящей голове. Вскочив с кровати, он начал медленно двигаться к окну, чтобы понять, что происходит, однако его остановил резкий слепящий свет, ворвавшийся через покрытое морозными узорами стекло. Он закрылся от этого удара рукой, а затем начал медленно проглядывать через нее, постепенно привыкая к этой рези. Когда глаза худо-бедно привыкли, он все-таки выглянул: весь лес словно ожил, окутанный белым заревом. Что-то носилось за соснами, закручивая причудливые вихри, а кроны деревьев окутывал красный, как солнце, огонь. Вдруг перед окном кто-то пробежал. Филин не успел понять, кто это, однако фигура выглядела очень знакомой. Еще через минуту действие повторилось, и в этот раз Филин сумел узнать в фигуре дряхлого, голого старика. Это был Отец. Он бегал вокруг дома, держа в руках огарок свечи, каким-то образом еще едва горевшей. В этот момент Филин, окончательно потеряв суть происходящего, отступил, сделав неуверенный шаг назад, а после развернулся и начал дергать ручку двери. Она оказалась закрытой, а из щелей ее валил густой дым. Как бы ни пытался он, ни открыть, ни выломать ее у него не вышло, однако, он не сдавался.

– Откройте, твари! Вы какого хера там делаете? – кричал он, плечом ударяясь о деревянную твердь, но ответа не получал.

Со стороны окна раздался стук. Тихий, ненавязчивый. Филин решил на него не реагировать, продолжая долбиться в дверь. Стук стал громче, вскоре кульминировав в треск и звон разбитого стекла. В комнату проник холодный воздух, сковав белыми цепями филиновы ноги, и тот вынужден был повернуться. Отец смотрел на него через разбитое стекло, казалось, совершенно не моргая. Красные его, налитые кровью глаза съедали Филина живьем.

– Земля твой дом. Земля твой дом. Здесь твой дом, – заговорил он монотонным голосом, просовывая в оконную раму затухшую свечу. – Куда ты уйдешь? Куда ты собрался?

– Сгинь, мразь! Захочу и уйду, сука!

– А гостинцы ты его пошто пнул? Я же просил, не трогай его гостинцев. Это не твое.

– Изыди, бес! Чур меня!

И тут свет стал ярче. Он поглотил сперва улицу, потом старика, а после и всю комнату, жадным звоном наполнив кровоточившие уши, и вскоре сменился непроглядной тьмой.

II

Под утро, когда белый солнечный свет едва начал разгонять лесную темноту, Филин уже топтал своим тяжелым шагом скрипящие половицы большой комнаты. Расхаживая из стороны в сторону, словно от одной решетки к другой, он пытался самому себе объяснить ту потустороннюю тревогу в груди. Панические атаки у него случались и прежде: образ жизни и возраст давали о себе знать. Однако, заглядывая в прошлое, он делал вывод, что такое с ним происходило впервые. Руки его тряслись, а голова раскалывалась. Ему казалось, что на черепную коробку изнутри давит его собственный мозг, и иногда он чувствовал, будто что-то течет из его ушей. Естественно, когда он проводил подушками пальцев по ушному отверстию, они оказывались абсолютно чистыми, за исключением накопившейся за последние несколько дней ушной серы. Сделав пару вдохов-выдохов, досчитывая до пяти, он, на мгновение успокоившись, все же пришел к выводу, что виновата недостаточность сна: он практически не спал этой ночью. Теперь, когда он успокоил наконец стук своих пульсирующих височных вен, он смог услышать, как на своем месте звонко стучит, уже спицами, Мара.

– Ни свет ни заря, а уже вся в труде, посмотрите-ка на нее, – сказал Филин, начав медленно приближаться к ней. – Спят же еще все.

Мара почти никак не отреагировала на слова Филина, а лишь немного потупила взгляд. Она все стучала и стучала своими спицами, словно сводящие с ума часы, и Филину сквозь сонный плен, от которого он все никак не мог избавиться, казалось, словно этими иглами она протыкает его кожу в своем глухом безразличии. Он нервно сглотнул, стиснув до боли зубы, и пьяной хромой походкой подошел к ней уже вплотную.