Оленья голова

Долго заставлять Филина было не надо: он сам с радостью был готов удалиться хоть куда, лишь бы подальше от этого странного дерева, внушавшего неведомый ему доселе страх. Он хромая вышел с опушки, захрустев сырым снегом, и пошел куда глядели его глаза, спотыкаясь о каждый корень, что цепкой рукой хватали его страдающие от усталости ноги. Он был сильно напуган. По крайней мере, сильнее, чем то бывало прежде. Неизвестность врезалась ему в голову, отдаваясь ужасом по всему телу. Он хотел уйти. Но куда? Он не мог собраться с мыслями. Они неустанно путались у него в голове, срывались, обрывались на половине. Он блуждал размашистыми кругами в собственном разуме и, как оказалось чуть позже, в лесу. Когда он понял, что заблудился, стало уже вечереть: яркий оранжевый диск уже заливал своим светом едва видный впереди горизонт. Однако это не было поводом кричать, звать на помощь. Этого он делать точно не хотел: мало того, что это могло привлечь хищников, это еще могло привлечь и кого похуже. К примеру, Батрака, которого он теперь, по необъяснимой ему самому причине, начал бояться. Продолжая в тупую двигаться в одном направлении, Филин все же вышел на знакомое место – место, где его когда-то нашли. Та самая дорога, то самое дерево с кусками фар, застрявшими в коре. Правда, к своему удивлению, он уже не увидел там своей машины. Зато где-то вдалеке, на той стороне дороги, виднелся уже другой черный внедорожник, завалившийся набок.

Подойдя поближе, он, похрустывая стеклом под ногами, осторожно заглянул в заднее окно автомобиля. Он никого там не увидел сквозь уже опустившуюся тьму и начал было обходить машину, чтобы осмотреть все с другой стороны, как в какой-то момент ему показалось, будто из сугроба с той стороны дороги на него что-то смотрело. Изучало. Да так внимательно, что ему стало не по себе. Зеленые, блестящие глаза таращились на него сквозь снег. Хищный и потусторонний, этот взгляд сковал его уже готовое развалиться на части тело, а сердце на мгновение остановилось. Он хотел бежать, но не мог. Он встал как вкопанный, в оцепенении вглядываясь во мрак вокруг двух горевших зеленых огней. Когда цепи страха ослабли, а мутный, сонный взгляд привык к темноте, Филин увидел над глазами два громадных оленьих рога. Поняв, что это всего лишь мертвый олень, он досчитал до пяти, выдохнул, медленно подошел к сугробу и стал раскидывать снежный покров вокруг глаз. Не особо отдавая себе отчет, он вяло раскапывал голову, сам уже не зная зачем. Вдруг он резко, со сведенным в судороге лицом, отпрянул, увидев, как на руку ему заполз трупный червь: вся голова кишела ими, а морда его была изуродована странными узорами и символами. Филин начал медленно пятиться назад, но его остановил потусторонний, низкий голос, сотней труб раздавшийся в царившей вокруг ночной тишине:

– Ты. Стой.

Филин начал оглядываться, старясь не верить, что с ним говорит оленья голова. Однако пришлось это принять, когда она продолжила, едва двигая своим гнилым ртом:

– Ты. Это я. Голова.

– Голова… – фальцетом выпустил из себя слова Филин, внимательно посмотрев в оленьи глаза.

– Да. Куда ты собрался? Бежать? Отсюда выхода нет. Ты не найдешь. Можешь бежать сколько хочешь. Но всегда вернешься. Ко мне.

– Кто ты? – машинально произнес Филин, совершенно потеряв над своим рассудком какой бы то ни было контроль.

– Анцыпар. Так меня прозвали. Вы. Мой голос – глубоко. Мой голос – пламя. Огонь. Геенна. Пади ниц предо мной. Пади и пылай. Страдай. Умри. Мерзость.

Рот Филина уже раскрылся в новом вопросе, но, едва выдавив слово, он почувствовал на своем плече чью-то руку. Обернувшись, он увидел молодого мужчину в сером драповом пальто и темными, смоляными волосами.

– Знатно ты тут ебнулся, а, Филин? – произнес он, после чего в лицо Филина стремительно влетела пятка пистолетной рукояти.

III

Слабый ветерок из открытой настежь балконной двери нежно раздувал прозрачную, белую тюль, едва касаясь светлых волос девушки, стоявшей посреди комнаты. Она глядела в пустую стену, словно то были не обои, а книжная страница с очень горьким содержимым, скрестив при этом руки на груди. На диване сзади от нее сидел мужчина в черной рубашке на запонках и таких же черных, как ночь, брюках. С виду мужчина был совершенно спокоен, с прямым и ясным взглядом, однако кое-что выдавало в нем волнение: он нервно дергал за свою правую запонку.

– Это неправильно, – тихо произнесла она, встав к мужчине вполоборота.

– Что неправильно? Жить нормально? – сказал мужчина, продолжая смотреть куда-то в сторону.

– Неправильно воровать, – она наконец повернулась, но по-прежнему не смотрела на него, а, потупив взгляд, рассматривала линии на паркете. – У своих воровать.

– У своих? Ты еще вчера хотела, чтобы я его убил. А теперь он уже свой! Вот так новости.

Она замолчала. Резкий поток ветра вдруг хлопнул балконной дверью о блокиратор.

– Ну и какого хрена ты молчишь?! – вдруг взорвался мужчина, вскочив с дивана. – Этот мудак умер. Деньги у меня. Ты обещала уехать со мной. И теперь ты молчишь!