Ольф. Книга вторая

— По-моему, — затянутые тьмой бездонные колодцы грозно сверкнули, — вы оба поступили по-свински. Думая только о себе, вы ни на миг не представили, как в этой ситуации буду чувствовать себя я. А я тоже человек, как ни странно. Руслан мне заплатит за эти игры по-своему. С тебя другой спрос. Меня муж предложил в качестве платы или возмещения ущерба, не знаю, как вы это формулировали, Ты согласился. И победил. Теперь я чувствую себя подвешенной над пропастью с дерьмом, ниточка тоненькая, и пахнет все отвратительно. Чтобы снять меня оттуда, ты должен исполнить свою часть договора, и мы в расчете. Поэтому я тебя позвала.

То ли у женщин стыдливость по-другому работает, то ли это особенность вполне конкретной Светы, но вывалила она все, не опуская взгляда, так что стушеваться пришлось мне. Проблема, с которой она пришла, вроде должна была меня порадовать, но перед глазами возникло лицо Руслана.

Света ждала, стоя напротив, глаза продолжали глядеть в упор.

— Ты же не хочешь…

Она перебила:

— Хочу, чтобы ты совершил поступок, достойный мужчины — мужчины, который держит слово, а не меняет его по десять раз на дню. Для меня это важно.

Спрятанное за вырезом халата нервно вздымалось под действием мыслей. Представляю, какие там мысли.

— Дело жизни и смерти? — с легким сарказмом процитировал я.

— Разве нет?

Как же хотелось ляпнуть противоположное. Последние приключения с Челестой выбили из колеи, организм требовал компенсации. Странный выверт судьбы предлагал мне отличный вариант возмещения, причем одновременно списывались некие убытки противной стороны. Одной гранатой всех зайцев, разве не мечта охотника? Симпатичной лампе срочно требуется джинн, лампа едва потертая, б\у, но в идеальном состоянии. Скрытых неисправностей не выявлено, пробег минимальный, владелец один.

Проблема в последнем определении. Блаженны неведающие, но не хотелось видеть в этой роли честного Руслана. Я справился со своим вторым обезьяньим «я».

— Нет.

Ответ Свету не удовлетворил. Ей еще было, что сказать.

— То есть, со всей уверенностью утверждаешь, что не хочешь получить выигрыш в полной мере, а не так, как вышло по переговорам со стороной, которая не заинтересована в твоем успехе?

Рядом во сне посапывал парень, и было некомфортно вести подобный разговор в чужом присутствии, пусть даже нас не слышат. Свету это не волновало.

— Я привыкла отдавать долги, и пока это не произойдет, мне не по себе.

Пронзительность с бездонностью жгли и топили одновременно. Выплывать становилось все труднее. Пришлось ткнуть в неприятное.

— И ты, позабыв о муже, хочешь, чтобы я…

Напоминание озлило, Света перебила:

— Не хочу ничего невозможного: просто чтобы ты признал себя виноватым и возместил моральный ущерб. Давай по пунктам. Признаешь, что поступил как последняя сволочь?

— Не соглашусь с прозвучавшим определением, но доля правды…

— Короче, виноват?

— Да.

Света повеселела.

— Какой вид возмещения можешь предложить?

Взгляд буровил меня, сходясь где-то внутри черепа, где возникал маленький ядерный взрыв.

В горле у меня запершило, я прочистил его кашлем и стал осторожно формулировать ответ:

— Тот, который предполагался выигрышем, отменяется однозначно.

— Почему?

Прямой вопрос требовал ответа столь же прямого и, по возможности, неотразимого. В душе с переменным успехом шла борьба морали с практическим расчетом, и пока бубнящее «А действительно, почему?» сознание отвлеклось на подсчет результатов, из губ вылетело:

— «Не возжелай жены ближнего своего». Как и «не убий», «не укради»… Выше этого не должно быть ничего.

— Удивлю, но проблемы нет. — Как бы приглашая к долгому разговору, Света жестом предложила сесть в кресло. — Я специально нашла библию, чтоб из подлинника узнать, на что все так упорно ссылаются. — Когда я опустился, она бесцеремонно примостилась рядом на подлокотник. — Итак, Второзаконие, пять-двадцать один. Если знаешь, процитируй злополучную заповедь целиком и дословно.

Злополучную? Возможно. Что-то в организме тоже так считает, и я постарался:

— Не возжелай жены ближнего твоего, и не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его, ни осла его, ни всего, что есть у ближнего твоего.

Перед глазами гладко блестели коленки, полы раздваивающегося халатика теперь не скрывали их. Собственно, разъехавшееся ниже пояса махровое одеяние теперь мало что скрывало. Сидя полубоком, собеседница еще больше развернулась — всем фронтом, почти лицом ко мне.

— Трудно увидеть новое в том, что давно знакомо и навязло на зубах. Никто и не видит. А все до ужаса просто. Отбрось привычные шоры, читай не то, как понимаешь, а то, что написано. Ну?! Ни слова, ни буквы здесь не содержится о ближней твоей, ограничения касаются исключительно мужчин!

Вот это да. И все же что-то здесь не то. Так не бывает! Не может быть, чтобы сотни, а то и тысячи лет люди (миллионы людей!) не видели столь простого факта.

— Как же, — поспорил я, — кроме жены и рабы все остальное двуполо. Да и это в наши толерантные времена…