Ольга

Это не значит, что маме, сестрам и брату не было до меня дела. Но на маме лежала масса обязанностей по дому, к тому же, как жена пастора, она много времени проводила в женских кружках и союзах, а у сестер и братьев была школа, да занятия музыкой, да игра в оркестре, да хор, да еще физкультура. Они заглядывали на минутку и, чуть-чуть посидев со мной, убегали по своим делам. Иногда приходил проведать меня отец и, если я не успевал подвинуться, садился прямо мне на ноги, придавливая своей тяжестью. А он, обронив два-три слова, погружался в раздумья, особенно если навещал меня вечером в субботу, оторвавшись от подготовки к воскресной проповеди. Так что моими самыми надежными собеседницами были женщины, которые часто бывали в нашем доме и любили посидеть со мной.

Во-первых, уборщица, которая снова и снова говорила нам, что она, дескать, получше узнав людей, любит только животных; однако она брала меня с собой на праздничные гулянья, и мы с ней катались на цепной карусели и съезжали с «американских горок», а когда я болел, она читала мне сказки братьев Гримм, причем особенно смаковала сказки страшные и жестокие. Затем жена кистера[18], в церкви она подменяла спившегося мужа, а то бы он потерял место, а к нам приходила обсудить дела церкви и церковной общины, детей у этой женщины не было, вот она и питала ко мне нежность и неустанно просвещала меня о пагубности пьянства. Загадочной была детская докторша, к которой меня часто водили либо приглашали ее к нам домой, из всех, кого я знал тогда, она единственная была еврейка, и с медсестрой, спрятавшей ее от нацистов и спасшей от гибели в Третьем рейхе, ее связывали такие близкие отношения, каких я никогда у других женщин не замечал. Время от времени к нам приезжал эмигрировавший из Советской России друг моего отца; со свойственной русским непринужденностью, с какой они и пользуются гостеприимством, и сами гостеприимство оказывают, он по нескольку дней, а то и недель жил у нас с женой и страдающей психическим расстройством, но добродушной дочкой. Жена этого человека рассказывала, сидя у моей кровати, о жизни в Петербурге до и во время революции, о полном треволнений путешествии, когда по поручению ее отца казаки вывезли ее семью из Петербурга в Одессу и посадили на корабль, уходивший во Францию. Часто нас навещала и сестра первой жены моего отца, которая, когда он овдовел, была не прочь занять место своей почившей сестры и выйти замуж за моего отца. Вот кто меня мучил – она ставила мне банки и клизмы, но я ей прощал за прочувственное исполнение песни Шумана на слова Гейне о гренадерах.

3

Когда фройляйн Ринке, бывая у нас, видела, что некому составить мне компанию, она садилась возле моей кровати и латала дырявую одежду. Она рассказывала мне народные сказки Силезии и Померании, легенду о Рюбецале, истории из жизни Старого Фрица[19]. Как все дети, я мог снова и снова слушать одни и те же истории.

Скажем, истории про Старого Фрица и его флейту. Наслушавшись рассказов о его любви к флейте, мне захотелось научиться играть не хуже, чем Старый Фриц, и я стал заниматься музыкой дольше и старательнее – на какое-то время флейта сделалась моим лучшим другом. Ведь Старый Фриц даже в военный поход взял с собой флейту, но играть уже не смог, пальцы не слушались, потеряли подвижность из-за подагры, а после войны, когда он вернулся в Потсдам и снова взялся за флейту, опять ничего не получилось. Тогда он велел убрать ее и сказал с горестным вздохом: «Я потерял своего лучшего друга!»

Когда я подрос и зачитывался книгами о Робинзоне и Гулливере, в мечтах путешествовал вместе со Свеном Гедином[20] по степям Азии и с Руалем Амундсеном к Южному полюсу, фройляйн Ринке рассказала мне о путешествиях и приключениях Герберта. Войну с гереро она в своем рассказе опустила: Герберт, дескать, путешествовал по Африке так же, как в Аргентине, Карелии, Бразилии и прочих местах, куда его приводили странствия. Она рассказывала о пустынях, о миражах и степных пожарах, о змеином укусе, о лебедях, что величаво взмывают над золотой водой и вновь опускаются на водную гладь, о битвах со снежной стихией. Экспедицию Герберта на Шпицберген и Северо-Восточную Землю она вообще не упоминала. Когда же я спросил, где теперь Герберт, она сказала, что он не вернулся из своего последнего путешествия.

Рассказывала она живо, при этом не сводила глаз с моего лица, чтобы сразу заметить, если я захочу о чем-нибудь спросить или что-то сказать, и я знал, что мне принадлежит все ее внимание. Она не садилась на край моей кровати, а пододвигала стул и сидела выпрямившись, положив руки на колени.