Ольга

«У нас было побольше терпения, чем у вас нынешних. В наше время многие разлучались на месяцы, даже годы, а встретившись после разлуки, недолго были вместе. Мы научились ждать. Сегодня вы летаете, ездите, говорите по телефону, вот вам и кажется, что другой человек в любой момент находится в вашем распоряжении. Если это любовь, то другой человек никогда не бывает в твоем распоряжении».

Хотя фройляйн Ринке вспоминала о разлуках с Гербертом спокойно, но о его стремлении в бескрайние просторы по-прежнему отзывалась неодобрительно. В молодом Герберте это желание умчаться в дальние дали умиляло, но у зрелого человека Герберта она находила его абсурдным.

– Пустыня! В песчаной пустыне он собирался рыть колодцы и строить фабрики, а в ледяной пустыне – исследовать Северный морской путь на восток и покорить полюс! Такие великие замыслы, что дальше некуда, но все это только на словах! В пустыню он стремился не для великих дел, а чтобы в ней затеряться. Он бежал от себя, чтобы затеряться в бескрайнем просторе. Но простор – это пустота. Он хотел затеряться в пустоте.

– А вы спрашивали, почему он…

– Ах, мальчик… – так она меня называла, – ах, мальчик, до того ли нам было, чтобы разговаривать о таких сложных вещах. Когда мы были вместе, когда наконец-то выдавался случай побыть вместе, он все время был в беспокойстве. Беспокойство никогда его не покидало. В душе он все куда-то мчался, что-то гнало его, бесконечная гонка, и я должна была поспевать за ним, чтобы не отстать! Разве ж на бегу хватит дыхания, чтобы толком выразить то, что хотела сказать. – Она покачала головой.

Теперь, рассказывая о Герберте, она уже не умалчивала о том, что он погиб в плохо подготовленной и плохо проводившейся арктической экспедиции. Она не умолчала и об истреблении племени гереро, говорила и о Первой мировой войне, о том, что Герберт непременно отправился бы искать смерти на войне, если бы уже не нашел свою смерть во льдах Арктики. Она говорила и о Второй мировой. По ее убеждению, роковой поворот истории начался с Бисмарка. Это он взгромоздил Германию на громадного коня, на котором ей было далеко не ускакать, и с тех пор так и пошло, что немцы все время замахиваются на что-то великое. Бисмарк, положим, не придавал значения заморским колониям, однако Ольга считала, что именно он в ответе за фантастические колониальные бредни, которыми забивал себе голову Герберт, Бисмарк был в ответе и за арктические химеры Герберта, и за фантазии Айка о жизненном пространстве, и за мировые войны. По ее мнению, послевоенное восстановление Германии, «экономическое чудо», на деле отдает тем же стремлением к небывалому величию.

Ничего подобного не говорилось в школе на уроках истории, когда шла речь об образовании империи; также я впервые слышал о том, что в Германии все, что ни возьми, отдает стремлением к величию. Опять-таки я не знал, как должен относиться к тому, что желанием Герберта было затеряться, уйдя в пустоту, в Ничто. Мне самому было знакомо ощущение, что на свете не существует ничего такого, к чему стоило бы стремиться и чему отдавать свои труды, свою веру и любовь, действительно получая от этого удовлетворение. Это ощущение, но превратившееся в философию, и есть нигилизм, думалось мне. Но у Герберта его стремление к Ничто было, по-видимому, чем-то другим.

7

В последние годы, когда фройляйн Ринке еще приходила к нам, она порой шила что-нибудь, но чаще просто сидела за швейной машинкой, не работая. Случалось, она бралась подшить какой-нибудь подол, да все строчила и строчила, не замечая, что уже вышла за край материи, – нитки перепутывались, и она сидела, печально и растерянно уставившись на эту кудель. Или, уже вдев нить в иголку, откладывала шитье и, уронив руки на колени, смотрела в окно, на улицу, хотя ничего там не происходило. Или засыпала, низко опустив голову, потом просыпалась оттого, что заболела шея. «Пора вам подыскать себе другую портниху».

Но времена домашнего шитья миновали. Мой брат уже не вырастал из рубашек и штанов, которые после небольшой переделки донашивал я. Моя бережливая матушка нашла комиссионный магазин, где полно было подходящих для меня вещей, и портниха стала не нужна. К тому же мои сестры уже покинули родительский дом и жили отдельно, а вслед за ними и я, как только окончил школу.

Видя, что нашей фройляйн Ринке тяжело работать, мы думали, все дело в том, что она состарилась и устала. А она, перестав работать, наоборот, воспрянула духом, как будто, распростившись с шитьем, она разом стала свободной. Теперь она могла пожить для себя.

Много лет промыкавшись по съемным углам, она наконец получила собственную квартиру на пятом этаже, в доме, построенном жилищным товариществом: две маленькие комнатки, балкон, кухня и ванная. Рядом с ее домом была товарная станция железной дороги, и фройляйн Ринке полюбился открывавшийся с балкона широкий вид на убегающие вдаль рельсы, старую будку путевого обходчика и старую водонапорную башню. Летом она сидела на балконе, где устроила крохотный садик, посадив цветы в длинных ящиках.