Ольга Седакова в Журнальном зале 1997-2011

Во второй половине 80-х годов в Москве была предпринята уникальная попытка объединения различных сект андеграунда в единый колосс, противостоящий “совку” да и самой перестройке в “совковом” понимании. Я говорю о так называемом клубе “Поэзия”, к которому принадлежал и автор этих строк. Клубна первых порах объединил под своей иллюзорной крышей не только совершенно не похожих друг на друга поэтов (от И. Жданова до Дм. Пригова и Нины Искренко), но даже живописцев различных “подпольных” школ, прозаиков, джазменов и актеров, участвующих в драматических действах скандального свойства. Колосс “Поэзия” активно просуществовал в своей целостности лишь месяц. После выступления в клубе фабрики “Дукат” осенью 1986 года, которое было прекращено администрацией из-за того, что несколько романтических юношейстали “пытать” на сцене нарумяненных девиц электрическими проводами, клуб начал дробиться, сыпаться и растекаться. В итоге “метареалисты” остались метареалистами, а “концептуалисты” создали свою “Задушевную беседу” или что-то в этом роде.

Из сказанного может сложиться впечатление, будто автор этих строк не очень жалует андеграунд. Это, конечно, не так. Андеграунд для моего поколения все равно что гоголевская “Шинель”, — все мы из нее вышли и, может, скоро опять войдем. Если бы литературных сект не существовало, то их следовало бы выдумать. Как без них, скажите, писать историю литературы? Неужели по отдельным невнятным людям, которые без фонаря и нахоженной тропы блуждают в своих духовных поисках?.. Такие люди, как правило, почти не видны современникам, об их существовании знает лишь Бог. В этом плане художественная секта — неплохое увеличительное стекло для историков. А шинель андеграунда — хороший опознавательный знак. И потом, все значительно сложнее и не исчерпывается оппозицией “андеграунд — официальноеискусство”. Оно, это искусство, как Дух Божий. Дышет, где хочет. Хоть внутри андеграунда, хоть вне его...

Юрий Арабов (1954 г.р.). Поэт, киносценарист, эссеист. В 1986 г. был одним из организаторов московского неформального клуба “Поэзия”. Автор поэтических книг “Автостоп” (“Советский писатель”, 1991 г.), “Простая жизнь” (“Московский рабочий”, 1991 г.), “Ненастоящая сага” (изд-во “Amga”, Париж, 1991 г.), книги эссе “Механика судеб” (изд-во “Парад”, М., 1997 г.).

Николай Байтов

Андеграунд вечен — как вечны новации и поиск

К литературному андеграунду я отношу тех авторов, творчество которых по тем или иным причинам проходит мимо читающей публики.

...По каким же причинам? — специальная информационная изоляция публики? или ее спокойное невежество? ее внушаемость вкупе с предубежденностью? ее направленная образованность?.. — Об этом, быть может, стоило бы поговорить, если бы сразу не возникала серия вопросов следующего по глубине уровня. — Ведь не очень ясно и что такое “читающая публика”. Весьма туманно и содержание, которое мы вкладываем в выражение “массовый читатель”. Непонятно до конца, чем “массовый” отличается от “просто” читателя, и кто такой этот “просто”. Получается, что я расплывчатое понятие “андеграунда” пытаюсь определить через не менее расплывчатое понятие “читателя”... И все же я дерзну — интуитивно, поверх логики. А “читателя” отложим до следующей журнальной дискуссии.

Начнем вот с чего. — Представляется, что “читающая публика” — область до сих пор довольно аморфная, и ее можно при желании формировать, можно манипулировать ее сознанием и вкусами. Это было понято еще литературными стратегами прошлого века. Белинский, воспитывая своего “прогрессивного” читателя, вытеснил в андеграунд “Выбранные места из переписки с друзьями” Гоголя. У нескольких поколений русской интеллигенции эта вещь (понаслышке) вызывала такую брезгливость, что они к ней даже не притрагивались. Последовавшие за Белинским “властители дум” попытались вытеснить в андеграунд Фета, Лескова и других многих... даже Пушкина. По счастью, в XIX веке общественное сознание еще не было (и не могло быть) организовано достаточно жестко для того, чтобы андеграунд принял отчетливую форму. Тем не менее что-то основное, глубинное было понято и сделано уже тогда. И Белинский, и Чернышевский догадались, что идеологические акценты нужно поместить в эстетику: нужно воспитать определенный, идеологически нагруженный вкус. Идеи, вращенные во вкусовые предпочтения, живут дольше, ибо вкусы человека — более постоянная его характеристика. Идеи сравнительно легко сменяют друг друга, вкусы — более инерционны. Об идеях спорят, о вкусах — нет. Идеи друг друга отрицают, вкусы — накапливаются и суммируются. Новая идея вычеркивает старую и занимает ее место. Новая эстетическая ценность не может старую уничтожить. Поэтому в душе человека место ей находится с трудом, с мучением, с борьбой: душа должна расшириться, да и старая любовь должна потесниться. Массовый читатель (еще если он соответствующим образом воспитан) вряд ли способен на такие действия...