Ольга Седакова в Журнальном зале 1997-2011

В “стихи для детей” Сапгир вписался. При этом “взрослая” его лирика осталась за пределами печати. Как потом определили — в “андеграунде”.

(Лев Аннинский)

Андеграунд, подполье. Я никогда там не был, и напрасно литературные мифологи считают, что я — оттуда. Это постоянное недоразумение и путаница, столь свойственная России и нашему постсоветскому времени. Недаром известный критик ставит это слово в кавычки. Была литературная богема: московская, питерская — молодая, с присущим ей вольным житием. Да она и сейчас есть. Из богемы уходили — вверх в официальные структуры, в эмиграцию и в подполье. Туда, вниз — наиболее слабые и несостоявшиеся характеры, не сумевшие противостоять водке и наркотикам, вообще — соблазнам. Не устоял и покатился по ступенькам. А так и рад бы подняться, да посидел, огляделся: своя жизнь, подпольная, и уже привык. Завтра, завтра, когда-нибудь вылезу на свет...

Почему мы не были так называемым андеграундом? (Понятие, с моей точки зрения, достаточно условное и “литературное”. И упоминать об андеграунде в этическом плане — это все равно что жалеть русский народ. А он над собой не рыдает, он просто живет как считает нужным. И жалеть его — значит не уважать его.) Итак, почему?

Потому что в шестидесятые и семидесятые и в Москве, и в Питере, и в других заветных местах России мы — молодые художники и литераторы, нельзя не объединить, считали себя и свой кружок центром вселенной и то, что нам открывалось в искусстве, — самым важным для себя и самого искусства. Мы всегда были готовы объявиться, но общество, руководимое и ведомое полуграмотными начальниками или льстиво (вспомните Хрущева и Брежнева!) подыгрывающими им идеологами, на все свежее и искреннее реагировало соответственно: от “не пущать” до “врага народа”. От “тунеядца” — до “психушки”. Помню, поэт Борис Слуцкий говорил мне: “Вы бы, Генрих, что-нибудь историческое написали. Во всем, что вы пишете, чувствуется личность. А личность-то и не годится”. Он и для детей мне посоветовал писать, просто отвел за руку в издательство. Отдушины были всегда. Непризнанные литераторы писали, неизвестные художники работали. Создавали будущее, то есть теперь уже настоящее. Славные имена!

Мы были молоды: были юные подруги и друзья, скудость обстановки, нищие пиры на чердаках и в подвалах, путешествия и приключения, Крым и Кавказ. Но жили мы ради того, что горело в нас и жгло изнутри и не давало нам покоя, не позволяло нам сделаться обывателями. Иного встряхнуть, как опустевшую зажигалку, — и опять теплится огонек.

За тридцать лет произошел процесс: не андеграунд стал истеблишментом, таково расхожее мнение, а богема родила художников и литераторов, которые — естественно, некоторые, стали классиками. Нормальный порядок вещей.

Поздняя “русская” богема долго сохранялась в Париже. Там талантливый и магнетический Алеша Хвостенко царил в “сквате” — заброшенной безумным хозяином фабрике неподалеку от площади Республики. В “сквате” самовольно поселились художники — и не только художники. Заперли изнутри ворота и открывали на условный стук. Но об этом надо писать отдельно.

Только в политике — порой удивляешься, из какой подворотни вылезли и по-крысиному нюхают воздух эти министры, генералы и банкиры с пологими лбами и криминальным зачесиком? Но политика и бизнес — это особые искусства. Иногда поневоле думаешь, что мир давно перевернулся с ног на голову и что истинный андеграундна самом верху. Тем не менее эти актеры с удовольствием показывают себя миллионам зрителей, и наблюдать за ними было бы забавно, если бы они не распоряжались всеми нами и, главное, от нашего имени. Какое “пострадать”, какой Достоевский! “Умри ты нынче, а я завтра”, — вот как они думают. Ну, не андеграунд ли эта подковерная схватка.

Был в мое время у нас талантливый художник Толя Зверев, который жил, как бомж. Скитался по знакомым, поили его от души, за то он требовал бумагу и акварель и рисовал им шедевры. Но это на первый взгляд он жил в андеграунде. Все приютившие Зверева были поклонниками его таланта: например, Костаки или Румнев, или Синякова — вдова Николая Асеева. И ко мне забредал порой похмелиться. Толя Зверев жил, как принц, как птица небесная. Такжить ему нравилось. А когда в руки ему попадали небольшие деньги, он удалялся в парк Сокольники — один. Там в ресторане заказывал себе шашлык. И целыми днями в розарии играл в шашки с любителями-пенсионерами. Говорят, был чемпионом по шашкам.

Кстати, если говорить о настоящем андеграунде, был и у нас его истинный адепт, который скрывался в подполье с упоением, находил там длинноногих красивых девочек и, так сказать, воспитывал их, готовых на все, главное, старался затащить туда своих знакомых, в первую очередь известных советских писателей, эти, я уверен, были изначально порочны. Да что — был, надеюсь, он и сейчас жив — сумасшедший и талантливый Сережа Чудаков, друг Иосифа Бродского.