Ольга Седакова в Журнальном зале 1997-2011

*Я имею в виду строки Ахматовой о собственных фальсифицированных публикациях:

Мечены, мечены

Каторжным клеймом.

Семен Файбисович

Три андеграунда

Мой андеграундно-нонконформистский стаж в силу возрастных причин не слишком велик, но зато мне случилось примерно с середины 70-х до середины 80-х обитать одновременно в трех вполне репрезентативных фракциях (в химическом смысле) исследуемого вещества: женитьба окунула в среду диссидентов-правозащитников (квартира тещи Веры Быковой и отчима жены Игоря Когана на улице Чкалова, где мы жили несколько лет, была одной из “явок”), занятия изобразительным искусством привели в подвал на Малой Грузинской — андеграунд по определению, а дружеское общение затянуло в среду литературоцентричного нонконформизма (журфиксы на квартире Зиновия Зиника, уехавшего в 1975 году, и на кухне Михаила Айзенберга в 1972—1986 годах). Эти три отчасти параллельных, отчасти взаимопроникающих, отчасти диаметральных опыта помогли, прежде всего, продвинуться в поисках самого себя, поэтому представляется логичным поделиться приватными впечатлениями, полученными в рамках именно этого процесса.

Одной из констант правозащитного сознания было убеждение, что “никакой свободы и вообще ничего путного здесь нет и не может быть, пока не соблюдаются Конституция СССР, права человека etc.”. Соответственно, единственно достойной жизненной задачей является борьба с системой, борьба “за это”. Ну а мне иные пламенные бойцы (не только правозащитники-либералы, но и евреи, бившиеся за свободный выезд) порой сильно напоминали тех, с кем они борются. Кураж общения с иностранными “коррами” и бесед с сотрудниками КГБ, романтика слежек, обысков и периодических посадок порой рекрутировали революционеров по призванию, а многие другие, даже не пройдя по “всему циклу”, проникались тем же сознанием принадлежности этакой жертвенно-жреческой касте, что, в свою очередь, порождало своеобразную номенклатурную психологию. В том числе — склонность воспринимать всех не участвующих в гиперборейском деле как представителей различных низших каст. А еще меня отвратило наблюдение, что борьба, будучи основным средством самовыражения, склонна становиться самоцелью, а заявляемые цели в этом случае — лишь поводами для самовыражения. Последовавшая после самораспада системы, с которой они боролись, крутая смена ориентиров у многих диссидентов подтвердила тогдашние подозрения. Разумеется, среди них были и весьма достойные люди, и просто подвижники: имена одних хорошо известны, других — плохо или совсем неизвестны “широкому кругу” — именно в силу скромности, непретенциозности этих людей, но я говорю об особенностях общей атмосферы.

Как-то мой четырехлетний сын, глядя на гэбистов, роющихся в вещах его бабушки и дедушки, сказал, что ему такая работа не нравится — лучше он, когда вырастет, будет машинистом. Так и я, понаблюдав диссидентскую жизнь, решил, что лучше я буду художником.

Но и на Малой Грузинской не покидало ощущение пребывания не в своей тарелке. Как позже выяснилось, более близкие мне по взгляду на окружающий мир художники “грузинку” манкировали и предпочитали “квартирные” выставки или, на худой конец, полуофициальные “однодневки” в ДХ на Кузнецком мосту (в первой половине 80-х я познакомился с некоторыми из них, а с Эриком Булатовым и Олегом Васильевым быстро сблизился и подружился).

Создание секции живописи при Горкоме графиков стало неуклюжей уступкой власти неофициальному искусству после еще более неуклюжих и бездарных попыток запретить его. Началось, как известно, с разгона “бульдозерной выставки” в Беляево весной 75-го, потом, осенью, прошла уже дозволенная в Измайловском парке, затем еще две в павильонах ВДНХ, и, наконец, была устроена постоянная отдушина для выпуска нонконформистского пара в подвалах знаменитого дома на Малой Грузинской (там еще Высоцкий жил). Шумно выходивший оттуда пар был, таким образом, с душком компромисса (потому и не устраивал многих рефлексирующих художников), зато сигнализировал сочувствующей московской интеллигенции о частично отвоеванной свободе: то, что не удалось в области прав человека, отчасти удалось в области прав изобразительного искусства.