Олигархический транзит

Эгоистичный расчёт подействовал лучше любых увещеваний. В конце концов сообща постановили: курить по мере крайней потребности и только за переборкой, в «гигиеническом» закутке, а окурки немедленно топить в параше. Это создавало дополнительные проблемы, особенно для женщин, которым неловко было заявлять о своей неотложной нужде, когда кто-то увлекался курением, но иного выхода не было.

Светлана и Нина Васильевна, при всём их разительном несходстве, поневоле образовали женский союз. Когда одна шла в туалет, другая сторожила дверь в буфетную; приспособились там же переодеваться, стирать мелкие вещи и даже наскоро обмываться, воспользовавшись найденным в кладовке пластиковым корытом.

В первый день плена все улеглись необычно рано. Многим хотелось, должно быть, поскорее забыться, спрятаться от изнурительного кошмара реальности хотя бы во сне. Но сон в таких случаях освежает разве только детей: взрослые продолжают в ночном бреду гадать, где тут сон и где явь, а утром просыпаются с сокрушённым сердцем и ещё более острым ощущением катастрофы… Светлана постелила матрасик в углу вдоль переборки, отделяющей столовую от буфетной, позади длинного обеденного стола. Следующим в ряду, также головой к иллюминаторам, но уже по эту сторону стола, ещё утром примостился Бугаев, так и пролежавший весь день укрытым с головой. (К нему подходили старпом, Иван Егорович, Сикорский, его тормошила Света, приглашая к обеду, — он отнекивался, отказывался осипшим голосом или просто молчал, нервно вздрагивая спиной.) Дальше шли постели Бородина, Лайнера, Сикорского, Чернеца и моториста Симкина. В «красном уголке», отделённом от столовой декоративным барьерчиком, диван остался за Ниной Васильевной; на палубе широко раскинулся под иллюминатором Грибач, нарочно разбросав вокруг одежду и другие вещи, чтобы никто не занимал место рядом; в стороне от него лежали Ругинис, Жабин и Степа-стюард.

Иван Егорович устроился отдельно от всех, у противоположной переборки в проходе. Там же, только ближе к буфетной, как раз напротив Бугаева и Светы, постелил себе старпом.

Верхний свет охранники позволили потушить, оставив лампочки возле дверей.

Полумрак развязал языки. Толпа взрослых людей, волей случая оказавшихся в одной спальне, становится похожей на кучку одичавших малолеток: те же беспричинное возбуждение и потребность проявить себя как можно гаже, в полной уверенности, что темнота всё спишет. Началось в «красном уголке».

— Я бы тому козлу, который нам ящики в трюм подкинул, еловый стензель в жопу запиндярил, — для затравки сказал Грибач, громко зевнув. — Прямо так, с сучками и с корой. На всю длину.

— Какие ящики? — сонным голосом невинно спросил Стёпа.

— Ты что, про ящики не знаешь? — возмутился матрос Жабин. — Вот глядь! Вот заколебал! А почему тогда, скажи, мы тут сидим? Почему ты со мной рядом воняешь?

— Я не воняю, — сдержанно оскорбился Стёпа.

— Всю ночь не продохнуть будет, в пенду! — распалялся Жабин. — Да какой-нибудь трупец ещё пердеть начнёт!

— Уж известно какой, — снисходительно подтвердил Грибач. — Всё тот же, с ящиками который. Ему-то сладко спится, старой заднице. Насрал и сопит. Если пёрнет — сразу деревяшку ему туда всажу.

— Мужчины, как не совестно! — слабенько запротестовала с дивана Портянкина, которая побаивалась Грибача: всё-таки комсостав.

— Ты это… Ты знаешь что возьми? Стёпкину швабру, — злобно поддакивал своему бывшему вахтенному начальнику обнаглевший Жабин. — А ещё лучше в параше крысятника утопи.

— Слышали анекдот? — Это уже вступила столовая, Лайнер прорезался. — Приезжает, значит, большой московский начальник в Алма-Ату… Степан, она у вас как нынче называется? Алматы? Вот ё…! Тогда ещё Алма-Атой была. Значит, водят его по столице советского Казахстана, показывают достопримечательности. Приводят в новый пивной бар, только что его открыли, и говорят: «А тут у нас…» Хе-хе-хе-хе…

— Что говорят-то? — с раздражением в голосе прервал хихиканье Сикорский. — Заканчивайте, Борис Исаакович, да спать будем.

— Сейчас, хе-хе-хе… «А тут у нас, говорят, пиво с раками пьют»… Хе-хе-хе-хе-хе… «С раками»! А он…

— Ну?..

— А он говорит: «Я думал, это у них лица такие!»

— Подонки! — раздался посреди столовой громкий и хриплый незнакомый вскрик. Не все сразу узнали этот голос.

— Что?! — изумленно спросил кто-то со стороны «красного уголка».

— Все вы подонки! — истерично повторил Бугаев.

— Этто кто ещё там выступает? — угрожающе протянул Грибач. — Шмакодявка, которая нас сдала, что ли? Да таких шмакодявок…

— Всё! — не выдержал Акимов. — Или ты немедленно заткнёшься, или я набью тебе физиономию.