Олигархический транзит

— Знать бы, у кого наши пешки в заложниках.

— Как всегда, у короля с челядью. Не торопись! Когда-нибудь узнаем. Все фигуры пока целы, это главное. И, кажется, у чёрных нет причины идти на крайние меры. Зачем-то мы им нужны. Действовать будем только тогда, когда возникнет угроза жизни.

Про себя Акимов постоянно держал в голове ещё одну угрозу, но распространяться об этом не стал.

Иван Егорович, поначалу совсем было растерявшийся, в конце концов по-крестьянски примирился с судьбой, рассматривая всё происходящее как удары природной стихии, не более и не менее, и даже нашёл в себе силы подбадривать других. Он был из той же породы собирателей и строителей, что и Акимов, так же совестлив по отношению к людям и вещам, но попроще, без старпомовской рефлексии, поближе к большинству моряков, с простыми и всем понятными маленькими недостатками. Над ним нередко подтрунивали: кто-то считал его скуповатым, кто-то усматривал за внешним простодушием мужицкую хитрость, — но это никому не мешало его любить. Потому и к суждениям его прислушивались, и поступкам старались следовать. Как-никак старый морской волк, в какие только переделки не попадал, а вот — жив, лёгок на подъём и всем открыт, точно блаженный… К блаженным наш народ тянется. Старпом уже знал, что в серьёзных делах Сипенко, несмотря на свою осторожность, мог быть и принципиален, и решителен. Такой соратник в пору кризиса и всеобщего разброда просто не имел цены.

Полной противоположностью Ивану Егоровичу был механик Сикорский. Александр Васильевич придерживался весьма распространённого среди образованной публики взгляда, что «против лома нет приёма». Эта позиция, казалось бы, сближала его с сипенковским пониманием любого зла как природной силы, перед которой приходится склонять голову. Однако разница была именно в том, как склонять. Сипенко, старый моряк, привыкший к противным ветрам, сгибался им навстречу и продолжал по мере возможности двигаться вперёд. Сикорский боязненно отворачивался и закрывался от бури, подставлял ей спину, поднимал воротник, подтрунивая над обстоятельствами и самим собой, но между тем отступая под враждебным натиском всё дальше и дальше… Так это виделось старпому. Хотя высокий голос Александра Васильевича, пускай и без прежней жизнерадостности, продолжал иногда оживлять общую унылую атмосферу в столовой.

Ему, впрочем, было теперь не угнаться в острословии за другим нечаянно раскрывшимся самородком — Лайнером. Это невероятно, но таланты иногда действительно рождаются по прихоти диктаторов. Музы словно чувствуют высочайшее благоволение. Превращение Лайнера из записного зануды в оригинального афориста стало, без сомнения, плодом снисходительного внимания Боба, и хотя тот больше в столовой не появлялся, Бориса Исааковича было уже не остановить, его несло.

— Да вы у нас просто второй Виктор Степанович, — обронил в ответ на очередное замысловатое творение Лайнера Сикорский, любивший когда-то цитировать Черномырдина.

На этих двоих не приходилось особо рассчитывать, как и на толстяка Бородина. Впрочем, ждать от них каких-то умышленных подвохов — тоже.

Очень важен был веский голос Ругиниса, к нему прислушивались многие, но боцман изначально занимал во всей этой истории позицию особую, к старпому относился с недоверием и почти враждебно, и теперь трудно было предсказать, чью сторону он примет в случае конфликта. Скорей всего, только свою, и будет выбирать, что лично для него более выгодно.

А вот матрос Жабин и практикант Бугаев — те несли реальную опасность для себя и остальных. Каждый из них мог в любую минуту взорвать обстановку. Не говоря уже о втором помощнике Грибаче, из новой генерации мерзавцев, у которых не было никаких моральных ограничителей даже и в зародыше: в такое уж время и в такой среде возросли. Этот себя не подставит, но всадить кому угодно нож в спину из самых мелких шкурных соображений, да просто без причин, для самоутверждения, может запросто…

Прежде всего следовало разобраться с курящими. Были в команде такие, кто никогда не курил или бросил, — сам Акимов, Сикорский, Сипенко, Чернец, Бугаев. Не курили женщины. Были курившие умеренно. Но некоторые и в обычное-то время почти не выпускали изо рта сигарету, а в нервозной обстановке заточения удвоили усердие. Особенно отличались этим Лайнер и Симкин. Столовую быстро заволокло дымом, всё вокруг пропиталось невыносимым кислым запахом табака. Тут старпом не был в одиночестве — громко жаловались на головную боль Светлана и Нина Васильевна, ворчали Иван Егорович и Андрей, да и сами курильщики скоро поняли, что в такой атмосфере не выжить. К тому же возникла угроза истощения принесённых из кают сигаретных запасов, а позволят ли когда-нибудь суровые стражи пополнить их в судовой артелке, никто загадывать не мог.