Олигархический транзит

Насилие не было хаотичным, в нём прослеживалась чёткая логика. Оно подчинялось общему плану, строгой организации, было лишено признаков неприязни, издевательства, мести. Как сказали бы американцы, «ничего личного». Притеснения — да, но только те, что обеспечивают безопасность и облегчают жизнь хозяевам положения. Хотя большинство захватчиков определённо имели тюремный стаж (судя по лексике и расписанным татуировкой телам), вели они себя не как простые уголовники, а скорее как вышколенные спецназовцы. Боб не случайно расцвёл, услышав вырвавшиеся у Лайнера в сердцах слова о «режиме» и «власти»: он устанавливал именно режим, пусть кардинально отличный от прежнего, пусть на первый взгляд абсурдный, но вполне укладывающийся в ряд всех прочих режимов. И хотя рождавшийся на глазах в считанные часы новый уклад жизни небольшого социума на затерянном в океане крошечном плавучем островке не был освящён ни одним известным человечеству правом, моральным или юридическим, не вписывался ни в одну традиционную систему общественных отношений, — власть оставалась властью, она сама, можно сказать, творила историю, сама была себе судьёй, как бы возвращалась к своим первоосновам и с лёгкостью доказывала, что ничего другого, никаких иных оснований, кроме преимущества в силе, у любой власти в общем-то никогда не было, да они ей и не нужны.

Надзором за моряками, их бытом и самой жизнью, хозяйственными вопросами и в целом «низами» распоряжался Киржак (Боб, оставивший при себе капитана, решал на мостике стратегические задачи). Одной из первых забот новой «администрации» было организовать питание — прежде всего для себя, а заодно уж и для арестантов. И хотя ещё накануне никаких проблем на судне с этим не возникало — запасов в артелке и холодильной камере было не меньше чем на месяц, на камбузе с утра аппетитно дымились противни и котлы, а столы в кают-компании и столовой накрывались строго по часам четыре раза в день, — теперь всё было иначе. Во-первых, буфетные помещения и камбуз в одночасье оказались складами оружия, от простых вилок («два удара — восемь дырок», как острил, бывало, Жабин, беря в руку вилку за обедом) до громадных секачей и топоров для разделки замороженных туш. Всё это при первом же досмотре пищеблока подручные Киржака сгребли в один порожний котёл, но выбросить не решились, спрятали под замок. Во-вторых, самим боевикам готовить на всю ораву было не с руки, а допустить на камбуз кого-то из команды — значило опасно ослабить режим и распылить и без того немногочисленную охрану.

Между тем бойцы Боба изрядно оголодали, некоторые из них, дорвавшись до артелки, тотчас вспарывали ножами мясные консервы и жрали на ходу. Киржак не препятствовал; более того, собрался было вообще ограничиться раздачей сухих пайков. Но затем, оценив объём и качество консервных запасов и соблазнённый содержимым холодильника, передумал.

Найти повара труда не составило, Юнаева сама хотела поскорее приступить к своим обязанностям. Время близилось к полудню, а экипаж ещё не завтракал. Люди были раздавлены катастрофой и словно вообще забыли о еде, но это не значило, что их не надо было кормить. Однако Светлана категорически отказалась идти работать одна. Стараясь сохранять выдержку, она объясняла Киржаку, что ей всегда помогал кто-нибудь из команды — одной просто не справиться с тяжёлыми морожеными тушами и кипящими котлами. Это был с её стороны рискованный ход: избранная захватчиками с первой минуты тактика устрашения и насилия не предусматривала диалога. Акимов держался рядом, готовый кинуться между ней и Киржаком и принять на себя удары, да и вся почти команда устремила на рябого громилу напряжённые угрюмые взгляды.

Киржак на удивление легко уступил. Возможно, внял доводам или просто осознал, что приготовление пищи — дело особого рода, и грубое принуждение обязательно скажется на качестве блюд. Решил побаловать себя и своих соратников хорошей судовой кухней. Но напарника, а вернее, напарницу Светлане выбрал сам: знаком приказал трясущейся Портянкиной следовать вместе с ней на камбуз под охраной одного из боевиков.

Порядок был установлен такой: пару часов готовятся сразу обед и ужин, отдельно для тюремщиков и арестантов, первым — посытнее, с большим количеством мяса, вторым — пожиже (за распределением продуктов на глазок следит охранник); затем котлы выносятся, соответственно, в столовую команды и в кают-компанию, которую Киржак определил для кормёжки своих людей, повара присоединяются к остальным заключённым, и камбуз запирается до следующего дня. Двухразового питания, по мнению Киржака, было вполне достаточно. Никаких вилок и ножей в столовом обиходе не предусматривалось. Разумеется, пищу из господских котлов перед их подачей на стол обе поварихи, Света и Нина Васильевна, должны были отведать на глазах у Киржака, — без этого никак, традиция освящена веками.