Олигархический транзит

В Бискайском заливе шторма уже не было, судно лишь плавно переваливалось на довольно-таки сильной зыби от норд-веста. Днем светило яркое солнце, вдоль бортов гонялись друг за другом, сверкая выгнутыми спинами, дельфины, и вода для тех счастливчиков, которые имели возможность взирать на неё сверху (как, бывало, смотрели вахтенные с мостика или комсостав из своих кают на верхних палубах), приобрела глубокий лазурный цвет.

Наши узники могли наблюдать море только вскользь, с уровня кормовой палубы, да и то вполглаза, из глубины помещения. Оттуда оно казалось чернильно-тёмным, глянцевым и холодным. Приближаться к иллюминаторам, открывать их и выглядывать наружу запрещалось — в этом случае, предупредил Киржак, внешняя стража будет открывать огонь. И это не было блефом: на палубе за иллюминаторами нередко мелькала фигура караульного с автоматом.

Задействованных одновременно стражников получалось что-то слишком уж много. Старпом пытался подсчитать число постов и в конце концов решил, что служба у захватчиков идёт по весьма суровому графику: как минимум восемнадцать часов боевого дежурства в сутки, не считая авральных ситуаций. Остальное время, не более шести часов, отводилось на еду и бдительный сон с пальцем на спусковом крючке. Такая жизнь и в самом деле требовала необычайной выносливости и специальной тренировки. Кто-то этих людей великолепно обучил, вооружил и дал им чёткие указания. Кто и зачем?

Весь следующий день Бугаев приходил в себя. Света ухаживала за ним, как за младшим братом. Он ощущал её близость и внимание, но сильная слабость и постоянные провалы сознания как-то не позволяли сосредоточиться на особых чувствах к ней. Утром температура была ещё под сорок; ему снова делали уколы, давали что-то выпить. Очень болел бок, повреждённый во время ночного барахтанья в воде на палубе. Вероятно, он жаловался на боль, потому что его снова осматривали, прослушивали холодным фонендоскопом и щупали (Лайнер, затем старпом). В конце концов, судя по долетавшим до него репликам, пришли к выводу, что это не лёгкие, что болит повреждённое или даже сломанное ребро. Последнему предположению Бугаев про себя ужаснулся, потому что он ещё никогда ничего себе не ломал, тем более рёбра, но, судя по спокойствию, с каким все приняли эту версию, он понял, что это ещё не конец, и опять задремал. Ему казалось или снилось, что старпом разговаривает по телефону, вызывает вертолёт для его эвакуации. Он ещё подумал: интересно, куда повезут — в Роттердам или в Лондон? Успеет ли он разглядеть город, перед тем как попадёт в больничную палату? Но и самой больницы было уже достаточно, она была удивительно красивой, светлой и воздушной, открывалась к небу. Его мягко, чуть покачивая, везли по залитым светом необыкновенных фонарей просторным коридорам, поблизости сновали туда-сюда огромные белые паромы, с них неслась музыка и завораживающая чужеземная речь, и рядом постоянно было чьё-то доброе лицо, полное значения и достоинства, — определённо лицо иностранца, но и не вполне иностранное, как если бы гордый и мужественный красавец Ругинис вдруг расцвёл нежной улыбкой Светы… Но краски удивительной больницы разом потемнели и сгустились, когда заговорил Лайнер.

— Кошек Сталин завозил, говорю. Миллионы кошек расплодили в подвалах!

После Миша вспоминал эту реплику, вертел её и так и сяк, пытаясь как-то понять, приспособить к ситуации и оправдать, но так и не смог найти в ней смысла. Ничего, кроме разве что «крысятника», и близко не вставало. Одно он знал точно — эти слова были произнесены, потому что дальше шло продолжение.

— Да, бомжей не было, но вся страна была как один большой серый барак. Вам от этого легче? — вопрошал механик Сикорский.

— Всем было легче, подавляющему большинству. Люди знали, зачем они живут, — отвечал Лайнер.

— А теперь просто живут, не зная. Да ещё как живут! Особняки, машины, яхты. Чем хуже?

— Теперь живет маленькая кучка. А остальные подыхают, потому что у них впереди ни просвета.

— Вот-вот. Свет в конце тоннеля…

— Что ж тут смешного, — сказал старпом. — Без этого света остаётся только помирать. Вот если вам сейчас сказать, что вы никогда из неволи не выберетесь, так здесь свои дни и окончите, а?.. Пьют и бомжуют от слабости и от обиды. Дух в народе убили. Когда всё расхватали, все пути перекрыли и ещё тычут в глаза своей роскошью — на что людям уповать?

— На бога, на что же ещё! — сказал Сикорский.

— На бога… Мы, видишь, так устроены, что нам подавай царство божие на земле.