Олимпиец

В каком–то смысле их отношения напоминают неудавшийся брак — желаешь им, ради них же самих, чтобы они решились на разрыв. Сэм никогда на это не пойдёт первым; этот союз слишком много значит для его «я». Что касается Айка, у того, полагаю, слишком силён комплекс вины, чересчур долго но живёт в полной от Сэма зависимости. Время играет на руку Джил, и, думаю, она это знает. Проявить терпение — это в её силах.

Я пишу это в июне. Соревнования идут, но серьёзного значения не имеют — крупные встречи в будущем. Айк выиграл все забеги без особых усилий, но и без блеска. Три или четыре раза его время превышало четыре минуты. От подготовленных забегов на рекорд он отказался. Считает, что это бесполезно. «Если мне суждено побить рекорд, Алан, — как–то сказал он, — то это будет только в серьёзном забеге, как в Лос — Анджелесе. Здешние бегуны не в силах как следует «разогнать» меня, а если кто и может, тот не хочет». Наверное, он прав.

Когда он меня спросил: «Как ты оцениваешь мой бег?» — я ответил: «Не очень высоко». Он задумался, потом сказал: «Наверное, у всех бывают трудные времена». Я ответил: «Конечно», а сам подумал: сколько он может длиться, такой период?

Он никогда прямо не обращался ко мне за советом, а я никогда ему со своим мнением не навязывался. К тому же мне ясно, к чему идёт дело, и мои слова всё равно ничего бы не изменили.

Однажды как бы между прочим он сказал: «Я получил приглашение». Я спросил: «Какое?» Он ответил: «Поехать в Калифорнию, учиться на физкультурном отделении в местном университете». Я спросил: «И ты ещё думаешь?» Что может быть лучше — удрать от Сэма без слёз и взаимных обвинений, туда, где много солнца! Он ответил: «Три года — большой срок, да и Джил не в восторге» Я возразил: «Там прекрасный климат, бегай хоть круглый год. Ты же ещё и диплом получишь». Он сказал: «Да, надо подумать об этом». Но, судя по всему, он уже подумал, вернее, она подумала.

Изменилось и ещё кое–что: Айк стал реже участвовать в соревнованиях, почти перестал ездить на проходные встречи, которые, однако, давали заработок. Он сказал: «Я вынужден их сократить, Алан, эти забеги ничего не дают». Но всё это не меняло равным счётом ничего, и он это знал — так человек, заболевший раком, бросает курить.

Не могу точно вспомнить, когда он впервые заговорил со мной о Гиземане, — пожалуй, в один из понедельников, когда после соревнований на него накатила депрессия. Он спросил: «Что ты знаешь о Гиземане?»

Я ответил: «Почти ничего. Это он тренирует Коппеля? Этот немец только что установил новый европейский рекорд в беге на 400 метров». Айк сказал: «Он», и глаза его заблестели, как у искателя истины, которому только что сказали о появлении нового пророка. «Он в Нюрнберге, — добавил Айк, — и предпочитает интервальные тренировки». Я сказал, что слышал об этом. Об этом слышали все. Интервальные тренировки для него были святы. Я видел его раз или два: суровый немец, верит в свои идеалы; седые вьющиеся волосы, маленький рот, производит впечатление легкоранимого человека. Куда тише и спокойнее Сэма.

Я спросил: «Ты думаешь поменять тренера?» Он тут же стал отрицать: «Нет, что ты! Ничего подобного. Просто мне рассказали о Гиземане, вот и всё».

Я потом думал об этом, и мне пришло в голову, что для него это, может быть, единственный выход — поменять одного гуру на другого, сменить один тоталитарный режим на другой. И если Джил его поощряет — а я полагаю, что она как минимум его не отговаривает, — поступает ли она разумно? Или она просто хочет оставить всё как есть, только поменять точку отсчёта? Она очень проницательна — наверняка она всё это продумала, вернее, прочувствовала. Но она, скорее, живёт эмоциями, а не концепциями. К примеру, она едва ли сумеет объяснить, почему сторонится меня, но она чувствует во мне то, что я вижу в самом себе: склонность стоять в стороне и наблюдать. Или она просто отчаялась и считает, что игра стоит свеч, что как только Айк порвёт с Сэмом, ему не понадобится другой поводырь, и тогда неоспоримым центром его жизни, или, скажем, главным сателлитом, станет она?

Да, всё это занятно. Хотелось бы поговорить с ней об этом, но она сразу спрячется в свою раковину; да и вообще, чётко излагать свои мысли — не самое сильное её место. Я бы очень хотел ей помочь, да и Сэму тоже, но он безнадёжен. Несмотря на все его выходки, мне жаль его. Ведь он уже догадывается, что его ждёт, нюхом чувствует, как зверь в джунглях чует омут. Конечно, когда это случится, он не найдёт объяснения — как бога в Старом завете, его устраивает лишь полное подчинение.

Думаю, это будет для него сильный удар. В общем–то, у него ещё не было такого бегуна, как Айк, да и вряд ли теперь будет. Айк — смысл его жизни, Сэм всегда искал бегуна, который всем докажет его правоту, правильность его теорий. Можно относиться к ним скептически, но факты не опровергнешь.

Хотелось бы предотвратить это возмездие Немезиды, но, как в греческой пьесе, тут не остановить ход событий, даже если кто–то вмешается. Видно, этим мне и придётся утешиться.