Олимпиец

Приходится только сожалеть, что они не нашли возможности для компромисса. Впрочем, все, кто знает Сэма Ди и его взгляды, понимают, что компромисс невозможен. Ди — абсолютист, который ждёт от своих бегунов полного подчинения и рассматривает малейшее отклонение как измену. Он увидел Лоу, когда тот был посредственным бегуном на четверть мили, и превратил его в бегуна на милю мирового класса, но все пять лет требовал от него напряжённой тренировки, — наверное, после Затопека так не тренировался никто. Правда, между разными системами существует большие различия, но каждая из них требует от бегуна, чтобы он достиг пределов своих возможностей и даже вышел за эти пределы.

В отличие от Затопека, тренировки которого сводились к неустанному бегу, методы Ди хитроумно рассчитаны. Он считает, что бегун должен переходить за грань того, что он называет болевым барьером, причём не только во время соревнований, но и в тренировках.

Теперь же Лоу, взявший в жёны Джил Дейли, которая сама спринтер–олимпиец и потому хорошо понимает, с какими проблемами сталкивается первоклассный бегун, явно получил от своего тренера максимум того, что мог. Он выбрал для себя менее требовательную, но более насыщенную и весьма напряжённую систему интервальных тренировок, которую исповедует профессор Курт Гиземан из Спортивного института в Нюрнберге.

Совершенно очевидно, что такой крутой поворот нелёгок для него самого, да и Сэму он нанёс тяжёлый удар. Будем надеяться, что Лоу обретёт прежнюю форму, а Ди найдёт нового воспитанника».

Много ночей после этого я не мог заснуть, а когда засыпал, видел одни и те же сны. Он в них был обязательно. Джил говорила, что я кричу по ночам. Как–то сел в постели и завопил: «Я падаю! Падаю!»

Журналисты вцепились в меня будто клещами. Телефон трезвонил. Газеты принялись обсасывать эту историю, что говорил Сэм (как он надеется, что я не пожалею о содеянном и т. д.), что якобы сказал я. Даже мама на меня накинулась. Она позвонила и спросила: «Ты уверен, Айк, что поступаешь правильно? Ведь он сделал тебе столько добра». Я ответил: «Знаю, мама, знаю, но тут ещё очень много такого, чего ты не поймёшь». Она продолжала: «Конечно, у него свои причуды. Никогда не забуду, как мы поразились, когда он первый раз к нам пришёл, но он всегда хотел как лучше». Я сказал: «Да, конечно, хотел. Но многое изменилось. Это нелегко объяснить. Думаю, с другим тренером я стану лучше бегать». Она вздохнула: «Ну что ж, если тебе это принесёт счастье…» Я знал, что она со мной не согласна, но разве ей всё объяснишь?

В тот вечер, когда я от него вернулся, Джил только посмотрела на меня и сказала: «Разговор состоялся, да?»

Я кивнул, ещё не оправился от потрясения. Она спросила: «Он обвиняет меня?» Видно, она в этом не сомневалась. Я ответил: «Он приплёл сюда историю Самсона». Она заметила: «Надо думать, у меня была роль Далилы!» Я добавил: «Он сказал, что вроде потерял сына». Она кивнула, словно ждала и этого.

Потом она почти ничего не говорила — видела, в каком я состоянии. Она всегда улавливала, когда мне не хотелось слушать болтовню. И в последующие несколько дней я почти всё время молчал. О многом тогда передумал. В голове всё возникали слова, сказанные им там, на холме в Хампстед — Хит.

Мы с Джил ежедневно тренировались в «Кристал–паласе» — у Джил были каникулы, — и я бегал до полного изнурения, просто чтобы не думать. Было несколько соревнований, но выступал я ужасно: на матче между графствами в Уайт — Сити я чуть не проиграл, да и в Бирмингеме не вышел из четырёх минут. Когда бежал, в груди была тяжесть.

Рон Вейн подошёл ко мне в Уайт — Сити и сказал: «Айк, все мы вздохнули с облегчением». А я сделал вид, что не понимаю, о чём речь, посмотрел ему в глаза и спросил: «По поводу чего, мистер Вейн?» Он слегка растерялся, потом сказал: «Того, что в вас наконец заговорил здравый смысл. Это надо было сделать несколько лет назад, Айк. Послушаться нас. Этот человек эксплуатировал вас в своих целях». Я спросил: «Разве, мистер Вейн?» Он ответил: «Безусловно. Я в этом абсолютно убеждён». Потом он, видно, понял, что я насмехаюсь, кивнул мне и сказал: «Оставайтесь с Гиземаном, его влияние куда более здоровое». И отошёл.

При каждом звонке я стрелой мчался к телефону, надеясь, что звонит Сэм. Но, как правило, навязывался очередной чёртов репортёр. Когда Джил была в комнате, она наблюдала за мной, и я угадывал её мысли. Несколько раз меня тянуло ему позвонить, однажды я даже набрал номер, но повесил трубку, не дождавшись ответа.

Наконец я написал ему письмо, как я ему за всё благодарен, что я многим ему обязан и спрашивал, не можем ли мы оставаться товарищами. Но он не ответил.

Однажды Джил спросила: «Почему бы тебе ни поехать на время в Германию?» Я ответил: «Здесь или в Германии — какая разница?» Джил продолжала: «Ведь Курт сказал, что всегда будет тебе рад».

Я поехал, и она оказалась права: именно это мне и требовалось. Курт принял меня тепло, к моим тренировкам отнёсся с полным вниманием. Держался сдержанно, но всегда как будто наперёд знал все мои желания.