Олимпиец

Меня это озадачило и даже встревожило. Не из–за любопытства, хотя и оно меня одолевало, но я как–то заволновался за неё, за него — что могло между ними произойти? Неужели был ещё один бой, и на сей раз она проиграла, уступила Курту? Нет, едва ли. И всё же ей явно не нравилось, что Айк уехал, а он с этим не посчитался. Довольно глупо с его стороны. Мелко и эгоистично. Ставить на первое место свои спортивные цели! Ведь она для него должна быть в десять раз дороже Курта и его дурацкого секундомера!

Теперь я понимаю, почему ей так хотелось, чтобы Айк остался дома. Тошнота по утрам и всякое такое. Или тут ещё что–нибудь. Может, всё вышло случайно? Чем больше думаю об этом, тем больше понимаю: тут свою роль сыграл случай, для него крайне нежелательный.

Я её — Хельгу — раз–другой здесь уже встречал. Но тогда у меня было не такое настроение, как сейчас. Она изредка улыбалась мне, будто я ей нравлюсь. У неё была особая манера глядеть на человека, словно она его хладнокровно оценивает, но тогда все её пассы я оставил без внимания.

Выглядела она потрясающе — очень высокая, даже выше меня, с длинными, сильными ногами, но не большими и тяжёлыми, как у многих немецких бегуний. Она часто распускала свои длинные чёрные волосы. Впервые я увидал её в Белграде, на европейском чемпионате, когда она победила в беге на 400 метров, а я — на 1500.

Её отец, франкфуртский промышленник, был человек при деньгах, и она водила красный «Феррари», который мчался, как метеор. Видно было, что девица самостоятельная и ни в чём не знает отказа, к тому же училась в университете и была умна.

Наутро после того, как я приехал в Нюрнберг, она тренировалась со мной и Куртом. Мы вместе бегали по кругу, и она двигалась хорошо — ноги–то длинные. На третьем круге мы начали соревноваться. Она убежала вперёд, а я решил, что не потерплю такого, и давай за ней.

Тогда она ускорила бег, обернулась и рассмеялась. Курт нам кричал: «Медленнее, медленнее!» Но мы не обратили внимания — будто бросили вызов друг другу. Оба ринулись вперёд, под конец я её опередил, всего на ярд, но мне и впрямь пришлось выложиться.

Курт подошел с грустным видом, покачивая головой. Мы оба легли на травку, чтобы он проверил пульс, а она повернула ко мне голову и снова засмеялась. Она смеялась и тогда, когда Курт что–то говорил ей по–немецки, она отвечала — не знаю, что именно, но явно с ним не соглашалась. Потом он сказал мне: «Соревноваться бесполезно. Тренировка не для состязаний». Я ничего не ответил, он был прав, но ведь она начала, я же не мог ей уступить…

Вечером она отвезла меня во Франкфурт. Я сперва колебался — ехать ли, но она сказала: «Конечно, поехали! Я привезу вас обратно вовремя, ещё наспитесь!»

Она гнала так, что испугала меня до смерти: не меньше восьмидесяти миль, а порой и выше ста. То и дело она поглядывала на меня и улыбалась. Не знаю, удавалось ли мне отвечать ей улыбкой, — уж больно она рисковала, обгоняя машину за машиной.

Во Франкфурте она отвезла меня в модный ресторан, где можно было потанцевать. Услышав музыку и увидев наряды присутствующих, я слегка вздрогнул. Наверное, она это заметила, потому что сказала: «Не беспокойтесь, счёт я выпишу на отца».

Как и Джил, она танцевала хорошо и с наслаждением. Разница была лишь в том, что Джил во время танца как бы отключалась, уходила в себя, танцевала очень грациозно, очень ритмично, но соло. А Хельга танцевала с тобой, не переставая улыбаться и как бы поддразнивая. На ней был ярко–зелёный костюм, и со своими развевающимися волосами она выглядела, как на картинке.

За ужином она сказала: «Сейчас вы едите мясо, а раньше, кажется, не ели». Я ответил, что был вегетарианцем. Она снова как–то странно улыбнулась и спросила: «Наверное, вы от многого отказываетесь ради бега?» Я сказал: «Приходится. А вы разве не отказываетесь?» Она пожала плечами: «Не так уж часто. Бег для меня — не вся жизнь». Мы посмотрели друг на друга, она с присущей ей многозначительностью. Я протянул через стол руку, и она крепко сжала её своими сильными пальцами. «Вы любите джаз? — спросила она. — У меня дома есть записи «Модерн джаз–квартета». Я спросил: «А возвращаться мы не собираемся?» Она снова пожала плечами — ей этого явно не хотелось: «Я позвоню Курту и скажу, что машина сломалась. Она часто ломается».

Квартира у неё была как в сказке — очень современная, с паркетными полами, много комнат, ковров, на стенах — картины, на которых ничего не поймёшь, и модная металлическая мебель.

Когда мы вошли, она сказала: «Ты можешь меня поцеловать». Но поцеловала меня она, тесно прижавшись ко мне всем телом, обвив руками шею — словно питон.

Спустя пять минут мы уже были в постели — огромной, двуспальной, укрытой белым мехом, а на ней — куча игрушечных зверюшек: всяких мишек, слоников. Одним движением она всё сбросила…

Она позвонила Курту только к полуночи, да и то потому, что я настаивал. «Не понимаю, что ты так волнуешься».