Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Шарль Гюго – Франсуа-Виктору, 10 мая 1868 года

Почти каждый день мы обедаем в гостях… Вчера у нас обедала г-жа д’Онэ со своей прелестной дочерью. Как нам было бы хорошо в Париже, если бы ты захотел сюда приехать! Все это твердят в один голос. Тебя не понимают. Твой стоицизм и твоя совестливость удивляют всех. У нас был бы в Париже самый большой и самый интересный салон. Подумай об этом. Тратя в Париже не больше, чем в Брюсселе, мы можем вести здесь вполне достойную и очень приятную жизнь. Кроме того, мы будем в центре и за короткое время сможем создать себе положение в литературном мире. Я в этом убежден. Что касается отца, то, я думаю, он только выиграет в общественном мнении и в мнении отдельных лиц, если у него появится постоянная связь с Парижем, раз там поселится его семья. Наш салон будет представлять его утес. Но пока ты будешь повторять: «Останется один – клянусь, я буду им!» – это невозможно.

Хочешь, я сообщу тебе новости о Бонапарте? Я видел его несколько раз на Елисейских Полях и в Булонском лесу. Он обрюзг и постарел. Его мертвенно-бледная физиономия изборождена морщинами, взгляд по-прежнему безжизненный. Усы сероватые. А все-таки он выглядит неплохо, увы! Негодяй, как видно, здоров. Он всегда в экипаже. Его очень мало приветствуют. Никаких восторженных криков. Но в общем, он царствует.

Париж прекрасен. Новые кварталы великолепны. Теперь строят действительно превосходные дома, в разных стилях. Множатся скверы, сады, аллеи, фонтаны. Неслыханная роскошь во всем! Экипажи, лошади и красивые женщины – непрестанный праздник для глаз.

Но Франсуа-Виктор хотел быть верным изгнанию, и Шарль, с легкой иронией, вздыхал: «До тех пор пока ты будешь таким, ничего не поделать!» Он жаловался на отца. 16 июня 1868 года: «От отца все еще ничего нет. Он не послал нам ни одного су с тех пор, как мы здесь, и мы жили на фонд Мериса… Мама посылает для Адели сто франков, которые я вложу в это письмо…» 26 июня 1868 года: «Мама хотела бы знать, послал ли в апреле отец триста франков Адели, на ее летние туалеты. Если не послал, то попроси его, чтобы он это сделал. Настаивай. Мама из-за этого тревожится!.. Напиши нам, как обстоит дело…» Но приближалось лето, а вместе с ним те дни, когда вся семья собиралась в Брюсселе. Госпожа Гюго радовалась свиданию с мужем: «Что до меня, то, как только ты явишься, я ухвачусь за тебя, не спрашивая твоего разрешения. Я буду такой кроткой и такой милой, что у тебя не хватит духа снова меня покинуть. Конец, о котором я мечтаю, – это умереть у тебя на руках». На пороге смерти она цеплялась за эту силу, так часто ее ужасавшую.

Ее желание исполнилось. 24 августа 1868 года она совершила прогулку в коляске со своим мужем; он был с ней ласков и нежен, она очень весела. На следующий день, около трех часов пополудни, у нее случился апоплексический удар. Свистящее дыхание. Спазмы, паралич половины тела. Записная книжка Виктора Гюго, 27 августа 1868 года: «Умерла сегодня утром, в 6 часов 30 мин. Я закрыл ей глаза. Увы! Бог примет эту нежную и благородную душу. Я возвращаю ее Ему. Да будет она благословенна! По ее желанию мы перевезем гроб в Вилькье и похороним ее возле нашей милой дочери. Я провожу ее до границы…» Вакери и Мерис в тот же день приехали из Парижа, чтобы присутствовать при положении во гроб. Доктор Эмиль Аликс открыл ей лицо.