Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

«Чтобы все было как должно при нашем бракосочетании, я испытала такое же волнение, как и в первый день нашей близости. Несказанное счастье, небесное блаженство, бессонница, изумление… Все это было нынче ночью, едва ли я спала несколько часов, хотя встала очень поздно. Словом, мой бедненький, обожаемый мой, почти что муж мой („почти“ мало значит), сегодня утром, пробудившись и читая молитву, я чувствовала себя новобрачной. Да, да, я жена твоя, правда ведь, обожаемый мой? Ты можешь, не краснея, признать меня своей женой, и все же я прежде всего твоя любовница, это мое первое имя, имя, которое я ценю превыше всего и хочу сохранить…»

А Гюго? Каковы были его чувства? Он восхищался щедрой красотой этого благородного и великодушного создания, этой смиренной и страстной любовью. Он был благодарен Жюльетте за семь лет счастья, возвратившего ему веру в себя; он часто и серьезно обязывался быть отцом для маленькой Клер, несчастной из-за ее ложного положения; и тем не менее он по-прежнему заставлял «свою мистическую супругу» вести нелепую, затворническую жизнь, при которой она не могла ни подышать воздухом в саду, ни пройтись по бульвару. Деревом считай трубу своей печки, а солнцем — карселевскую масленую лампу, — такое существование было пыткой для бретонки, любившей простор полей. «Тото, Тото, вы не очень-то любезны со мной!» Действительно, не очень любезен, тем более что себе-то он позволял разные причуды и измены. Но правила созданы не для гениев. Ego Hugo. Однако в 1840 году они два месяца путешествовали вдвоем по Бельгии, побывали в Кельне и в Майнце. Тогда-то он и увидел Шварцвальд, Черный Лес, название которого в детстве вызывало в его воображении картину сумрачной и страшной лесной чащи. Они доехали до Рейна. Видели белесое небо сквозь пролеты черных стрельчатых арок, руины старых башен, поросшие кустарником. Во время путешествия он был, как всегда, «очаровательно добрым и ласковым». Любовь их лучше всего расцветала в непривычной обстановке.

Радостью Жюльетты были также в 1839 году, а затем и в 1840 году визиты Виктора Гюго академикам — те крохи времени, которые он при этом дарил ей, украдкой прихватывая ее с собой в кабриолет. Гюго по-прежнему очень хотелось попасть во Французскую Академию, а он привык достигать желанной цели. В 1839 году со смертью Мишо, автора «Истории крестовых походов», освободилось кресло. Гюго слыл кандидатом, имевшим поддержку в королевском дворце, и, хотя он сам от этого отнекивался, это было так на самом деле. С Луи-Филиппом после банкета в Версале он заигрывал. Когда Арман Барбес был приговорен к смертной казни за вооруженное нападение на сторожевой пост в Консьержери и был убит в стычке комендант тюрьмы, Гюго принес в Тюильри следующее четверостишие:

Я знаю, — чужды вам и мстительность и злоба,
О милости прошу, властитель наш благой!
Во имя, государь, сам дорогого гроба
И колыбели дорогой!

Король ответил любезно и с уважением к конституции: «Моя мысль опередила вашу. В ту минуту, когда вы просите о помиловании, я уже оказал его в сердце своем. Мне остается только добиться его. Луи-Филипп…» Поэтому позднее поэт и написал об этом короле: «Луи-Филипп был мягок, как Людовик IX, и добр, как Генрих IV… Один из лучших государей, когда-либо занимавших престол…»[98].

В Академии соперником Виктора Гюго был в этот раз Антуан Беррие. Правительственная цензура, прежде враждебная Гюго, теперь поддерживала его против оратора-легитимиста. Некая газета, благосклонная к Беррие, хотела напечатать карикатуру, на которой Академия, изображенная в виде благодушной старушки, отгоняет Виктора Гюго, Бальзака и Александра Дюма от дверей Дворца Мазарини. Подпись под рисунком гласила: «Вы ведь крупные и сильные, а проситесь в убежище инвалидов. Вы что же, хотите отнять хлеб у бедных старичков?.. Ступайте работать, лентяи!» Цензура не пропустила эту карикатуру. Выборы в Академию состоялись 19 декабря. В первом туре Беррие получил десять голосов, Гюго — девять, Бонжур — девять, Вату — два, Ламенне — ни одного; пустых бюллетеней было подано три. После семи туров выборы были отсрочены на три месяца. Голоса, полученные Казимиром Бонжур, автором слащавых комедий, означали у одних — «только не Беррие», а у других — «только не Гюго».