Оливер Лавинг

Однако же ты встал и вновь вышел в коридор. Тебе было страшно, но ты не понимал почему. Ты крался вдоль дремлющих шкафчиков, мимо кожаного, казенного запаха библиотеки. Полированные деревянные половицы скрипели под ботинками, которые ты взял у отца. Ты почти убедил себя в том, что что-то странное происходит только в твоем собственном извращенном мозгу. Пол под ногами щелкнул, потом застонал. Потом раздался недвусмысленный звук: громкий вопль, совсем не похожий на обычные девичьи визги, часто звучавшие в этой школе. Этот крик отозвался в какой-то первобытной части твоего сознания, паника смыла волной все рациональные мысли, и теперь ты бежал.

В течение многих недель ты украдкой подглядывал в театральный кабинет, пытаясь понять или хотя бы просто увидеть Ребекку. Почему она общалась с тобой, поцеловала тебя, а потом бросила тебя одного? Почему она делала с мистером Авалоном то, чему ты стал свидетелем? Сердце дергалось у тебя в груди; ты в который раз свернул в длинный коридор, ведущий к театральному кабинету, и в последние мгновения твоей подвижной жизни в тебе только множились вопросы.

Треск петарды – быстрые, резкие щелчки. Ты в последний раз свернул за угол, и там был он. Человек, которого раньше ты видел лишь издали в тот вечер возле дома Ребекки, тот парень, мимо которого ты наверняка сотни раз пробегал в школьных коридорах, не замечая, потому что вы оба пристально разглядывали свои ботинки. Молодой человек, о котором ты в своих любовных переживаниях почти забыл. Ты всегда видел его только издалека, скованный своей собственной историей; ты не мог знать, что вас объединяло. Даже оказавшись рядом, ты не мог видеть его отчетливо. Он так сильно трясся, что его черты расплывались. Ты почувствовал острый сернистый запах. «Что-то не так», – громко говорил тебе первобытный мозг, но ничего не мог объяснить. Ты так и не увидел, что за предмет держал этот человек. Паника помешала тебе понять. Руки парня бесконтрольно двигались, странно окоченевшие. У него был потухший, непроницаемый взгляд. Если ты и тогда ничего не понял, то только потому, что, подобно еще 736 обитателям твоей школы, до этого вечера ты не мог поверить, что в этих краях подобное возможно.

– Кончено, – сказал тебе человек, голосом глухим, как эхо в каньоне.

– Ладно, – ответил ты.

Его маслянисто-темные глаза расширились, взгляд стал настойчивым, словно он пытался тебя в чем-то убедить.

– Мне пришлось.

– Ладно, – повторил ты.

– Он купил мне собаку, – сказал парень.

Соответственно, последним твоим словом был вопрос:

– Кто?

А потом пришел слепящий удар, страшная белизна, трещина во времени.

А что потом? В этот момент тебя потеряли родные и приняло место, подобное тому, о котором отец рассказывал однажды в своей мастерской. Черная дыра, где тебя не обнаружил бы ни один телескоп. Размолотые годы, бесконечно тяжелая слепота, заброшенный пустынный остров в безбрежном океане – и как теперь семья смогла бы найти тебя? Возможно, только в еще одной невероятной фантазии. Только в рассказах, которым они по-прежнему пытались верить.

Чарли Глава двадцать первая

Жил как-то мальчик, который провалился в трещину во времени. В тот воскресный день, когда Мануэль Пас ушел, Чарли спустился с сумрачной лестницы, и эта фраза показалась ему автобиографической. Крышка откинулась, обнаружив запрятанный материнский секрет, и Чарли затопило знакомое подростковое чувство вины: он был не в силах помешать Ма стать тем, кем она стала. Он робко подошел к кухонному столу с ощущением, будто его шесть футов роста – это какой-то маскарадный костюм, который позволяет ему притворяться взрослым мужчиной.

– Ма, кражи в магазинах? Серьезно? И много их было?

– Не знаю.

– Никаких «не знаю». Сколько всего ты украла?

– В последний раз или вообще?

– Господи!

Но после двадцати трех лет под непререкаемой тираничной властью Ма не было ли некоторого удовольствия в этой роли, во внезапном моральном превосходстве? Чарли пришлось напрячься, чтобы не допустить на лице улыбки.

– Это все для Оливера, – сказала Ма.

– Ну разумеется, – ответил Чарли. – Покажи мне.

Послушно, словно она всегда предвидела этот момент справедливой кары, Ма поднялась из-за стола и повела его вверх по скрипучей, прикрытой тонким ковролином лестнице. В неиспользуемой ванной второго этажа она указала на свесившуюся с потолка веревку. Чарли, подпрыгнув, как игривый котенок, ухватился за веревку и потянул ее. Вывалилась складная лестница. Поднявшись по перекладинам, Ма зажгла старенький фонарь и сняла замок с большого пластикового короба. Чарли совершенно обомлел при виде того, что там скрывалось, – кучка завернутого в полиэтилен добра.

– Ма, – сказал он. – Боже мой.

– Я знаю, – ответила она. – Это ужасно.

– Можно, конечно, и так сказать.

Чарли долго ощупывал свою голову, словно пытаясь угадать собственные мысли.

– Вот что я тебе скажу, – произнес он наконец. – Если честно. Мне это все напоминает мою книгу, только вместо бессмысленных страниц тут вещи.