Оливер Лавинг

Чарли был не в силах осуществить задуманное; он не спешился, чтобы совершить мифическую прогулку по городу. Он ехал вперед, так медленно, как только мог ехать, не теряя равновесия. И наконец, вот и она – красно-кирпичная кожура муниципальной школы Блисса. Все фрагменты окон были аккуратно перебиты, западный угол крыши просел, словно после авианалета. Чарли мог разглядеть кусочек стадиона «Блисских ягуаров». По центральной линии – высокая сухая трава. Флагшток получил удар в живот и сложился вдвое. О цветах, венках и записочках, когда-то висевших на проржавленных воротах, напоминали только маленькие обрывки проволоки, валявшиеся на земле, и выцветший ламинированный лист бумаги со строчками из английской версии «Бесаме мучо» – песни, которую театральный кружок мистера Авалона так и не смог исполнить в тот вечер: «О, мой дорогой, если ты покинешь меня, мое сердечко, выпрыгнув из груди, полетит вслед за тобой и жизнь моя прервется». Чтобы прикончить город, хватило всего лишь одного спятившего парня.

Прав был Мануэль Пас: ужас был абсолютным, невозможным. Кто-то должен за него ответить. Кого-то надо заставить поплатиться. Однако же Чарли хорошо усвоил историю Техаса. Он думал о древних племенах могольонов, апачей, команчей, об испанцах и мексиканцах, о тысячах людей, которые погибали на четвереньках, ползком пробираясь в Америку. Обо всех этих людях, сокрушенных историей. О его собственных предках, которые пытались установить человеческое время в бесконечности пустыни, которая так быстро смела их с лица земли.

С запада поднялся ветер, в воздух взмыло призрачное облако пыли и накрыло Блисс, содрав еще несколько крошек с фасадов на главной улице. Затем пыль устремилась вверх, в непорочную голубизну, и растворилась в пустоте на востоке.

Глава шестнадцатая

Вернувшись в «Звезду пустыни», Чарли целый час прятался от матери в туалете; его ноги затекли, пока он сидел на унитазе. Сейчас он был не в силах находиться рядом с Ма ни минуты.

Сидя над прохладной фаянсовой чашей, Чарли думал об отце, каким тот был очень давно. О тяжелом шарканье его ботинок, гнавшемся за ним по грунтовой дороге Зайенс-Пасчерз. О мозолистой увесистости его рук в пятнах чернил. Они вместе на родео в Эль-Пасо в «чисто мужской компании», Па извлекает брызги коровьего навоза из сырного соуса Чарли. Па изображает свистящий звук падающего снаряда, его пальцы движутся к Чарли, который лежит в кровати.

«Все сюжеты „Западного канона“ так или иначе повествуют об утрате рая», – сказал однажды профессор Уайтерс на курсе «Шедевры английской литературы» в колледже Торо. «Но разве изгнание из райского сада не является метафорой? – спросил Чарли. – Того, что все мы чувствуем, будто утратили что-то из детства; то бездумное, невинное состояние, в котором пребывали до того, как поумнели?» Разумеется, Чарли сознавал, что жизнь Лавингов до была вовсе не раем, но ему казалось, что теперь они утратили и идею рая, идею той семьи, какой они могли бы быть. Семьи, намеком на которую была пачка собранных денег на ярмарке у школы, восторженная темнота сочиненных вместе с братом историй, головокружительный вид, как-то раз открывшийся Лавингам с вершин водопада, чья известняковая рамка казалась дверью в совершенно другую страну. В тот вечер умерли не только те пять человек. Когда Чарли было тринадцать, на школьном балу Эктор Эспина убил иное будущее, которое могло бы принадлежать им. Десять лет прошло, а как Чарли ни старался, он был точно таким же, как и в первые дни после, – рассерженным сыном, который каждый день сопровождал мать в приют Крокетта, не произнося ни слова. Что изменилось? Только дата.

Как объяснить внезапное решение, которое Чарли принял, сидя на унитазе? Даже тогда он знал, что оправдания ему нет. Но впереди маячили невыносимые часы и дни в обществе родных, непомерная тяжесть взаимных долгов, которые они никогда не смогли бы выплатить. Почему? «Детективный зуд», вопрос, что стучал в стенки каждого дня, который проживал Чарли, Ма, весь город. Не было способа распахнуть эту дверь, поэтому некоторые, заслыша шум, начинали кричать, другие пытались с ним разговаривать. Чарли запер дверь на замок, заткнул уши, притворился, что не слышит. Но стук периодически возникал – громко, потом тихо, потом его не было, потом он опять звучал громко; невозможно было его не замечать. Чарли думал о грядущем обследовании в Эль-Пасо. Думал обо всем, что по-прежнему не знал, но мог бы знать. Многое после возвращения казалось ему невыносимым, но ужаснее всего была эта надежда. Голос брата где-то рядом, готовый вот-вот ответить на этот стук. Надежда. Чарли наблюдал, как мать потратила внутри нее десять лет, и теперь он вновь решил изгнать из своей жизни это слово.