Оливер Твист

— Это что еще, Нанси? — сказалъ еврей слащавымъ тономъ посл небольшой паузы, во время которой онъ съ нкоторымъ смущеніемъ переглянулся съ Сайксомъ. — Ты… ты сегодня куда лучше исполняешь свою роль… Ха, ха! И ловко же ты играешь, моя милая!

— Да? — сказала двушка. — Смотри только, чтобы я не переиграла. Теб же тогда будетъ хуже, Феджинъ! Со мною шутки плохи, говорю теб.

Немногіе мужчины рискуютъ имть дло съ раздраженной женщиной, особенно когда къ этому раздраженно примшиваются отчаяніе и равнодушіе къ собственной судьб. Вотъ почему еврей, увидя, наконецъ, что Нанси дйствительно дошла до настоящаго приступа бшенства, понялъ, что притворяться дальше опасно. Отступивъ нсколько шаговъ назадъ, онъ взглянулъ на Сайкса робкимъ, умоляющимъ взоромъ, какъ бы давая ему этимъ знать, что теперь наступила его очередь говорить.

Мистеръ Сайксъ понялъ эту безмолвную просьбу; собственная гордость его въ этомъ случа была заинтересована тмъ, чтобы немедленно урезонить Нанси и тмъ показать свое вліяніе надъ ней. Онъ началъ съ того, что разразился цлымъ потокомъ проклятій и самыхъ отборныхъ ругательствъ; видя, однако, что они не производятъ желаннаго дйствія на предметъ, противъ котораго они изрыгаются. ршилъ прибгнуть къ другимъ боле удобопріемлемымъ аргументамъ.

— И что ты думаешь выиграть этимъ? — спросилъ Сайксъ, приправивъ начало своего допроса обыкновеннымъ выраженіемъ, которое касается одной изъ наиболе драгоцнныхъ частей человческаго лица. Будь это воззваніе услышано тамъ вверху надъ нами и исполнись оно хотя одинъ разъ изъ пятидесяти тысячъ разъ, то слпота сдлалась бы самымъ обыкновеннымъ явленіемъ въ мір. — И что ты думаешь выиграть этимъ? Чортъ возьми! Да знаешь ли ты, гд ты и кто ты?

— О, да я хорошо это знаю! — отвчала двушка, истерически хохоча, и съ притворнымъ равнодушіемъ покачивая головой изъ стороны въ сторону.

— Такъ вотъ и успокойся, — продолжалъ Сайксъ, съ такимъ видомъ, съ какимъ онъ обращался обыкновенно къ своей собак,- не то я на долгое время самъ успокою тебя.

Двушка снова засмялась и на этотъ разъ еще боле истеричнымъ смхомъ, чмъ раньше. Бросивъ поспшный взглядъ на Сайкса, она отвернулась въ сторону и до крови закусила губу.

— Хороша, нечего сказать, — продолжалъ Сайксъ, съ пренебреженіемъ посматривая на двушку, — выдумала тоже великодушничать и нжничать! Много же выиграетъ ребенокъ, какъ ты его называешь, если ты будешь его другомъ!

— Боже милостивый, помоги мн! Да я его другъ! — горячо вскрикнула двушка. — Я жалю, что не умерла на улиц или не попала на мсто тхъ, мимо которыхъ мы проходили сегодня вечеромъ, прежде чмъ я поймала его. Что онъ теперь, начиная съ сегодняшняго вечера? Воръ, лжецъ, негодяй, все, что хочешь? Мало этого и безъ побоевъ тому старому чорту?

— Довольно, Сайксъ, довольно, — сказалъ еврей увщательнымъ тономъ и направился къ мальчикамъ, которые внимательно прислушивались ко всему, что говорилось. — Надо бытъ вжливе, Билль, гораздо вжливе.

— Вжливе! — крикнула двушка, на которую было страшно смотрть въ эту минуту. — Вжливе, негодяй! Да, ты былъ вжливъ со мною. Я воровала для тебя, когда была наполовину меньше этого мальчика, — указала она на Оливера. — Вотъ уже двнадцать лтъ, какъ я занимаюсь тмъ же ремесломъ и нахожусь на той же служб. Знаешь ты это? Говори же! Знаешь ты это?

— Ну полно, полно, — сказалъ еврей, стараясь говорить миролюбивымъ тономъ, — если это и такъ, то вдь ты этимъ добываешь средства къ существованію.

— Ага! — отвчала двушка и продолжала дальше, выкрикивая каждое слово. — Это мое средство къ существованію? А сырыя, холодная, грязныя улицы мой домъ? А ты тотъ самый негодяй, который втопталъ меня туда много лтъ тому назадъ и будешь держать меня тамъ день и ночь, день и ночь, пока я не умру!

— Еще хуже будетъ, — сказалъ еврей, взбшенный этими упреками, — еще хуже будетъ, если не замолчишь и скажешь хотя единое слово.

Двушка ничего не отвчала, по въ припадк бшенства стала рвать на себ волосы и платье и затмъ бросилась къ еврею, какъ бы собираясь оставить на немъ слды своего желанія отомстить ему. Но Сайксъ схватилъ ее за руки. Рванувшись нсколько разъ отъ него, двушка вдругъ потеряла сознаніе.

— Ну, теперь она успокоится, — сказалъ Сайксъ, укладывая двушку на полъ въ углу комнаты. — У нея страшная сила въ рукахъ, когда на нее находитъ такой стихъ.

Еврей вытеръ лицо платкомъ и улыбнулся, чувствуя видимое облегченіе, что все кончилось, наконецъ; но ни онъ, ни Сайксъ, ни собака, ни мальчики ничего особеннаго въ этомъ не увидли, кром обыкновеннаго случайнаго происшествія, присущаго ихъ ремеслу.

— Нтъ ничего хуже, какъ имть дло съ женщинами, — сказалъ еврей;- но он очень ловкія и мы не можемъ обойтись безъ нихъ. Чарли, уложи Оливера въ постель.

— Я думаю, Феджинъ, лучше будетъ не надвать ему завтра этого платья, — сказалъ Чарли Бетсъ.

— Конечно, нтъ! — отвчалъ еврей, и засмялся, какъ смялся и Чарли, предлагая ему свой вопросъ.