Ома Дзидай (СИ)

– Для тебя они не должны иметь значения. Важность – в самом рассказе. Ты успеешь узнать поподробнее о странах за пределами островов. Главное – желание.

– Ты прав, мальчик мой. Продолжай, пожалуйста.

– Малата удивительна. Многолюдна и неоднозначна. Никогда не спит. В себе она несёт наследие жителей пустынь и самих пиретрейцев. Нищета растворяется в роскоши. У причалов останавливаются суда, наверное, всех народов на свете.

Рю закатил глаза, отвлечённый образами, что всплыли в сознании.

– Наверное, там очень красиво…

– Очень-очень. Я и не думал, что идзины так различаются по цвету. Белокожие, чернокожие, смуглые, серо-голубые[6]. Сравнительно наших волос краски их довольно строгие. Самые разные черты лица и телосложение. Пёстрая одежда с затейливой росписью. Невиданные украшения из золота и серебра с диковинными драгоценностями.

Сын промочил горло чаем.

– Я будто провалился в сон. Их страна похожа на нашу. Я говорю о народе. Это касается и остальных государств. И всё же, ты оказываешься в ином мире. Очень многое у них по-своему. Сами понятия о жизни разнятся. Мысли и вероисповедание – тоже.

– Разумеется, мы ведь не соприкасались напрямую. Так какую нишу ты там занял?

– Долгое время болтался без дела. Хотелось прочувствовать город. Зазывал посетителей в лавки. Работал в домах развлечений. Мне этого хватало. Мысли о свержении Коногава осели. Я искал себя в Большом Мире.

Его рот скривился в усмешке.

– Живой достопримечательностью я не стал. Но люди чувствовали себя неудобно, если я попадался на глаза. Особенно лет через двадцать-тридцать, когда их тела дрябли, а я оставался вечно молодым. Время там течёт быстрее, но меня это не касалось.

– Долго ты так жил?

– Не сказал бы. Всего три столетия. Было весело, но слишком долог наш путь на земле. Моё окружение вымирало целыми поколениями. А я оставался юн и свеж. И всё больше скучал, ведь обстановка почти не менялась. От уныния спасла война в Пиретрее. Так и начинается целая цепочка событий, изменивших мою жизнь…

– Поверить не могу… Ты воевал за идзинов?

– Что такого? Не понимаю твоего удивления. Быть наёмником – лучшее, на что я рассчитывал, как чужак. Судьба преступника – гнилой удел. Уж лучше так.

– Понимаю.

– Убийство для меня – целое искусство. Стихотворец без рук и языка сам прыгнет на меч. Харакири[7] ему милее в таком случае. А ставить под вопрос будущее я никогда не боялся. Не из-за чего было дорожить им.

Выглянуло йонгханьское солнце, наполнив залу светом.

– Тогда поговаривали, что Пиретрейское царство, единство кэрадорской и корсанской кровей, – это государство, над которым никогда не заходит солнце. Но я очутился на полуострове, когда оно начало распадаться по кускам.

– Почему?

– Торутийцы восстали, и все затрещало по швам. Во всех уголках земного шара мятежники нападали на опорные точки бывших хозяев, чем посеяли между ними раздор. Так длилось пятьсот лет. Царство раскололось в области сердца: кэрадорцев многое не устраивало. От него разрыв пошёл по телу государства.

– Уму непостижимо…

– Большой Мир во сто крат превосходит наши острова. В кармане у Пиретреи была половина света. Из войны я подчерпнул для себя много нового. Вспомнились былые мечты. Необузданная тяга к свободе. Её дух проникновенен…

– В смысле?

Сказания о Сэнгоку Дзидай шли сказанному вразрез.

– Из осколков царства рождаются новые страны с прорывными законами. Дорогой ценой, но необходимой! Новые тропы развития стоят всякой смерти, всякого пожара, всех зверств, что безумцы творят во время смуты. Я бы сказал, это естественно и необходимо. Люди выпускают пар и со спокойной душой встречают прекраснейший рассвет.

– Дикость какая! И ты бы позволил подобному случиться на родной земле?

– Нет. Но вспомни времена, которые застал ребенком. Сплошь и рядом такое было, если не хуже. Негласно. Я лишь говорю, к этому надо относиться, как к должному. С волками в овечьих шкурах можно и позже разобраться.

– Ладно-ладно, я понял.

– Тебя никто за язык не тянул, – строго напомнил сын. – Это не последнее восстание, в котором я участвовал. В грызню идзинских правителей я никогда не лез. Тем не менее, свою славу сыскал повсеместно. Из этого вытекало не только признание, но и преследования. Дальнейшие перевороты развивали мой собственный замысел. Как они строились и проводились. Основа мнений. Всё это наталкивало на занимательные мысли. Скоро мы применим их в Мэйнане…

– Сколько их было в общем счёте, переворотов?

– Давай посчитаем. Пиретрейская и Торутийская – на стороне Корсана. Добровольцем в Южном Гвириане[8] спустя шестьсот лет – за ивентарцев. Выучил энедийский. Все эти войны были проиграны – не те знамена выбирал. Но науку уяснил!

Рю не сдержался и рассмеялся, что было мочи. Я почти подпрыгнул от испуга. Его лицо скрыл мрак сумасшествия.

– Да уж… Вот. Из восстаний в Кельвинтии можно ещё выделить аштийское – я прошёл его от и до. На него и стараюсь равняться, с некоторыми поправками. Там я узнал вторую простую истину: рыба гниёт с головы. Соответственно, нужно отсечь её. Понимаешь, о чем я?

– Коногава Дзунпей.