Ома Дзидай (СИ)

Услышав намёк и то, как возмутительно мужественно прозвучал голос, он позеленел. Время было на моей стороне. Убийца проснулся.

Коногава не успел ни позвать стражу, ни защититься. Подорвавшись и вгрызаясь зубиками в шею, я достала до сухожилий, питавших мозг кровью, – порвались мгновенно.

Вишнёвые глаза начали гаснуть.

Личико залило красным потоком. Вкус, который не спутаешь ни с чем, коснулся языка. Из его рта вывалился сдавленный хрип и полились слюни вперемешку с кровью.

Я немедленно оттолкнула насильника от себя, предупреждая падение, и повалила на спину локтем. Быстренько взобравшись на живот, повторила заход и резко вырвала кадык, смачно им захрустев по мере вбирания в рот. Проглотив и его, откусила от отпрыска Дзунпея ещё немного. И ещё. И ещё…

Неспособный дышать, говорить и управлять собственным телом, Коногава Горо умирал. Мучительно. В ужасе. Не веря в случившееся, но понимая, что будет съеден – и съеден до последнего кусочка…

Часть седьмая. Слезы Женщины (7-2)

Глава двадцать шестая. Наизнанку

Три часа спустя

Пир впопыхах занял приблизительно полчаса. Сладостный вкус человечины застыл на языке и подбадривал продолжать трапезу. Доводил до истомы: для убийцы она была сущим лакомством, какую часть в рот ни положи.

И я, на четвереньках склонившись над трупом, позабыла, сколь гадостно представлять людоедство. Гадостно, пока это не происходит здесь и сейчас.

Я усердно работала челюстями и поглощала жертву с верха до низа, угождая внутренней сущности на пользу себе и не задумываясь, что ем.

Зубки взрезали грубую кожу и без разбора шинковали жесткую, но сочную плоть и неописуемо нежные внутренности. Легко и просто они доводили всё это до однородной кашки, как при кормёжке беззубого малыша.

Их острота и прочность не колебались перед сухожилиями, хрящами и даже костьми. Словно между молотом и наковальней, те крошились в щепки.

Прикладывая пальчики к губкам, я жадно чавкала и глотала пищу. Следила, чтобы ничего не выпало. Каждый комочек представлял ценность для полноты нового образа.

От Коногава Горо осталась только кровь. Багровые разводы опорочили белизну простыней. Она вытекала изо рта и, змеясь по подбородку и шее вниз, пачкала грудь и животик, чтобы в конечном счете свернуться.

Единственным напоминанием в опочивальне, что отпрыск Дзунпея существовал, остался его праздничный наряд. Мне ещё предстоит примерить его. Здесь стояло зеркало, так что можно было посмотреться и оценить внешний вид.

Хрустя большим пальцем с левой ступни Горо, я заканчивала есть. Лениво разлеглась на футоне[1], широко улыбнулась и, как кошечка, свернулась клубочком, проглотив месиво и довольно посапывая.

– Было очень вкусно, – хихикнув, прошептала я.

Требовалось время, чтобы труп растворился в бездонном желудке.

Глазки прикрылись. В надежде занять себя, я думала о случившемся.

Долгожданный опыт ужасен, но я наконец-то переспала с мужчиной. Что более важно, моя вероятность успеха резко подпрыгнула вверх.

Любая запрашиваемая цена того стоит.

Спастись от преследования было просто. Коногава бы в жизни не догадались, что благодаря дару, граничащему с проклятием, я скрывалась под девичьей личиной.

Но вызволить папу, просто позаимствовав у подружек из ханамати облачение хангёку[2] и попав на о-дзасики, я не сумела бы. А моя любовь к нему перевешивала всё.

Животик облегчился от груза. Я прочла мертвеца, как свиток, – повадки, память, страхи и предпочтения. Ничего примечательного: обычный потаскун, которому повезло родиться в первой семье страны. Отныне он – часть меня, как три других лица, прячущихся одно за другим, как слой за слоем.

Уже можно было переодеться в него. Ласково погладив себя вокруг пупка, я встала на ножки и, охая, потянулась: по телу расходился прилив новых, небывалых сил.

Я не спала порядка двадцати часов. Утомлённое тельце само валилось наземь. Но сырой ужин не оставил сна ни в одном глазике: счётчик сброшен, сутки начались заново.

Несколько воздушных шажков наискосок – и я напротив зеркала, смотрю и диву даюсь. В отражении на меня оживлённо уставилась девушка, выглядящая по-звериному дико, но притягательно.

– Здравствуй, красавица, – немного грустно поприветствовала я себя.

Вряд ли кто-то оценил бы эту красоту также, как и я. Высохшая кровь на белоснежной коже всё портит. Но именно она отличала меня от других девиц, склонных к нагому самолюбованию, пока их не видят мужчины от мала до велика.

Водянисто-голубые глазки разливаются шумными водами моря. Оно не тускнело даже при блёклом свете ночных фонарей в комнате. Бледно-синие волосы до плеч кажутся продолжением небосвода в ясную погоду.