Омлет по-византийски (сборник)

– В таком случае мы тем более не сможем сейчас о чем-либо говорить, – сказал сэр Лалуорт. – За борщом нельзя вести серьезный разговор. Мастерски сваренный борщ, подобный тому, что тебе вскоре предстоит испробовать, не только не способствует ведению беседы, но и вообще должен убивать всякую мысль. Вот потом, когда мы перейдем ко второй порции маслин, я вполне смогу обсудить с тобой новую книгу о поручительстве или же, если угодно, положение в Великом герцогстве Люксембургском. Но я решительно отказываюсь вести какой-либо разговор, хотя бы отдаленно напоминающий деловой, покуда мы не покончим с дичью.

В продолжение почти всего ланча Эгберт сидел погруженный в свои мысли и не произносил ни слова – так выглядит человек, сосредоточенно размышляющий о чем-то своем. Едва подали кофе, как он тотчас заговорил, совершенно игнорируя желание дяди побеседовать о положении при люксембургском дворе.

– Я, кажется, уже говорил вам, что тетушка Аделаида сделала меня исполнителем своей воли. Что до юридической стороны дела, то я уже все уладил. Мне пришлось просмотреть ее бумаги.

– Поистине тяжелый труд. Надо полагать, тебе пришлось перечитать немало семейных писем.

– Целую груду. Большинство из них оказались малоинтересными. И все-таки мне удалось обнаружить одну связку писем, что, как мне кажется, явилось неплохой наградой за внимательное чтение. Это письма ее брата Питера.

– Каноник с трагической судьбой, – сказал Лалуорт. – Тайна этой трагедии не разгадана до сих пор.

– Именно так. Судьба действительно трагическая.

– Самое простое объяснение было, пожалуй, единственно правильным, – сказал сэр Лалуорт. – Он споткнулся, поднимаясь по каменной лестнице, и, упав, разбил голову о ступеньку.

Эгберт покачал головой.

– В результате медицинской экспертизы доказано, что удар по голове был нанесен сзади. Если бы он упал сам и ударился головой о ступеньку, то угол ранения был бы совершенно иной. Это проверено с помощью манекена, которого бросали о ступеньки из всевозможных положений.

– Но каков же мотив? – воскликнул сэр Лалуорт. – Едва ли кто мог быть заинтересован в том, чтобы покончить с ним, а число людей, которые убивают каноников государственной церкви исключительно убийства ради, весьма, должно быть, невелико. Разумеется, на это идут душевнобольные, но они редко прячут результаты своей работы; чаще выставляют ее напоказ.

– Поначалу подозревали его повара, – коротко заметил Эгберт.

– Знаю, – сказал сэр Лалуорт, – и все потому, что он единственный, кто находился в доме в то время, когда произошла трагедия. Но не глупо ли обвинять его в убийстве каноника? От убийства своего хозяина он не получал никаких выгод, зато терял очень многое. Каноник оплачивал его услуги столь же щедро, как и я, когда взял его к себе. Позднее я немного увеличил ему жалованье, дабы приблизиться к тому, чего он на самом деле стоил, но в то время он был вполне доволен, найдя новое место, и не очень-то думал о деньгах. Люди всегда сторонились его, а друзей у него не было. Нет, уж если кто на свете и был заинтересован в долгой жизни и ничем не нарушаемом пищеварении каноника, так это, безусловно, Себастьян.

– Люди не всегда задумываются о последствиях, когда совершают опрометчивые поступки, – сказал Эгберт, – в противном случае убийств было бы очень мало. А Себастьян человек горячий.

– Южанин, – подтвердил сэр Лалуорт. – Точнее, родом он, как мне известно, с французской стороны Пиренеев. Я об этом вспомнил на днях, когда он едва не убил сына садовника за то, что тот принес ему сорную траву вместо щавеля. Никогда нельзя забывать, где человек родился, и хорошо бы знать, как проходило его детство. Назовите мне местность, откуда человек родом, и я скажу вам, с кем имею дело.

– Ну вот, – сказал Эгберт, – он едва не убил сына садовника.

– Мой дорогой Эгберт, между намерением убить сына садовника и убийством каноника большая разница. Не сомневаюсь, и у тебя нередко возникало желание покончить с сыном садовника, но ведь ты никогда не уступал этому желанию, и я не могу не восхищаться твоим самообладанием. Но не могу допустить, чтобы тебе когда-нибудь вздумалось убить восьмидесятилетнего каноника. Кроме того, насколько мне известно, между каноником и поваром не возникали недоразумения или ссоры. На следствии это доказано со всей очевидностью.

– Ага! – воскликнул Эгберт тоном человека, получившего наконец возможность высказаться. – Именно об этом я и хотел с вами поговорить.

Он отодвинул кофейную чашку и достал из внутреннего кармана записную книжку. Из книжки он извлек конверт, а из конверта вынул письмо, написанное аккуратным мелким почерком.