Омлет по-византийски (сборник)

– Потеря гостиницы и куска мыла в один и тот же день говорит скорее о преднамеренной забывчивости… – сказал Гортсби, однако молодой человек не стал дожидаться окончания фразы. Он бросился по дорожке с высоко поднятой головой, с видом беспечности, несколько, впрочем, вымученным.

«Жаль, – подумал Гортсби, задумчиво глядя ему вслед. – Поход за мылом – единственный убедительный штрих во всем рассказе, и именно эта маленькая деталь и подвела его. Если бы ему загодя пришла в голову блестящая мысль запастись куском мыла, завернутого и упакованного со всей аккуратностью, на какую способен продавец, он проявил бы себя как гений в задуманном им предприятии. Нужно заранее все обдумывать».

Размышляя подобным образом, Гортсби поднялся, собираясь уйти, однако тут же у него вырвался возглас огорчения. На земле, рядом со скамьей, лежал небольшой овальный пакетик, завернутый и упакованный со всей аккуратностью, на какую способен продавец. Это не могло быть ничем иным, как куском мыла, очевидно выпавшим из кармана пальто юноши, когда тот садился на скамью. В следующую минуту Гортсби стремительно бежал по окутанной сумерками дорожке, тревожно выискивая глазами фигуру молодого человека в легком пальто. Он уже было отказался от поисков, когда увидел объект своих преследований. Молодой человек в нерешительности стоял на краю дорожки для экипажей и, по-видимому, размышлял, двинуться ли ему через Гайд-парк или направиться на кишащие людьми тротуары Найтсбриджа. Услышав, что Гортсби окликает его, он обернулся с видом, выражавшим враждебность и готовность к отпору.

– Объявился важный свидетель истинности вашего рассказа, – сказал Гортсби, протягивая ему кусок мыла. – Должно быть, он выпал у вас из кармана, когда вы садились на скамейку. Я нашел его на земле после вашего ухода. Вы должны простить мою недоверчивость, но все было против вас, а теперь, опираясь на показания этого куска мыла, мне следовало бы объявить приговор. Если заем в сумме одного соверена сколько-нибудь устроит вас…

Молодой человек поспешил развеять все сомнения на этот счет, опустив монету в карман.

– Вот моя карточка с адресом, – продолжал Гортсби. – На этой неделе вы можете возвратить деньги в любой день, а вот мыло – не теряйте его больше, оно сослужило вам добрую службу.

– Это просто здорово, что вы его нашли, – произнес юноша, а затем прерывающимся голосом пробормотал пару слов благодарности и стремительно бросился в сторону Найтсбриджа.

«Бедный мальчик, он едва не разрыдался, – говорил про себя Гортсби. – И ничего удивительного. Должно быть, слишком остро переживает избавление от своих невзгод. А для меня это урок – не нужно слишком умничать, полагаясь на обстоятельства».

Когда Гортсби проходил мимо скамейки, где разыгралась эта маленькая драма, он увидел пожилого господина, что-то искавшего под скамейкой и рядом с ней. Он признал в нем человека, сидевшего рядом с ним на этой скамье ранее.

– Вы что-то потеряли, сэр? – спросил он.

– Да, сэр, кусок мыла.

Омлет по-византийски

Софи Шаттель-Монкхайм была социалисткой по убеждениям и Шаттель-Монкхайм по мужу. Тот, за кого она когда-то вышла замуж, был богат, богатыми считались и его родственники. У Софи были вполне передовые и определенные взгляды насчет того, как нужно распоряжаться средствами, и ее радовало то счастливое обстоятельство, что у нее помимо всего прочего есть еще и деньги. Когда на съездах гостей и конференциях Фабианского общества она, прибегая к красноречию, яростно нападала на капитализм и вскрывала его пороки, то невольно находила утешение в том, что эта система с ее неравенством и беззаконием свое, наверное, проживет. Одно из утешений реформаторов среднего возраста состоит в том, что насаждаемое ими добро должно жить и после них, если уж ему все равно суждено жить.