Омская зима

ТРЕВОГА

Угроза взрыва.

                       Мир — военнопленный.
На сердце мира
                        столько шрамов, ран…
Земля — цветок в живом саду вселенной,
и в чашечке — росинкой океан.

Так неужели закипит росинка

и ядерный буран сорвет цветок,
Земля погибнет в пекле поединка,
не завершит очередной виток?

И даже нет, не зарастет крестами,

а зарастет вселенской тишиной.
И сосен летний благовест не станет
звенеть над неподвижностью земной.

А будет Время стлаться отвлеченно

над черными руинами, как дым.
И черный космос, древний ворон черный,
склюет все то, что было молодым…

Нет, не такие раньше были войны:

ничто не встанет из-под сон-травы…

К чьим шеям приспособлены спокойно

боеголовки вместо головы?

* * *

Я грустна оттого,

что начало имеет конец,
есть закат у восхода
в истории суток подробный.
Человек — совершенство,
Природы законный венец —
ей, Природе, однажды
венок уготовит надгробный.

Шар земной — патронташ.

Ну а каждый патрон боевой
в патронташе земном
наделен водородною силой.
Я в тревоге, мой милый:
мне хочется видеть живой
нашу Землю
не братской могилой!

А любовь исполином бетонным

не встанет, мой друг.
Есть приливы-отливы
у нежности нашей подвижной.
Я грустна оттого,
что в кольцо наших сомкнутых рук
может свет не пролиться всевышний.

Даже долгая вечность

не в силах мгновенья продлить.
Исчезает оно —
так спасибо его своеволью.
Я грустна оттого,
что не может поэзия боль утолить:
ведь она же сама
обнаженной является болью.

* * *

Ничто под звездами не вечно —

цивилизация конечна…
Ах, значит, некуда деваться
и станет черным белый свет?
Так лучше уж пороки в двадцать,
чем добродетели в сто лет!
Цивилизация конечна?
Так, значит, можно жить беспечно!
Лови нарядный рой мгновений
сачком из легких наслаждений!
Ура!
       Равны дурак и гений!
Подлец и рыцарь,
                           мот и вор,
прагматик, практик, фантазер
равны перед концом дыханья.
Ура!
       Да здравствует порханье!..

Но испокон своей души

жил человек не для мгновенья —
для вечности и вдохновенья,
для истины, а не для лжи,
для созиданья — не для краха,
для чуда знанья — не для страха.
Он восставал не раз из праха,
и в нем кипели мятежи.

И помнил он земной завет:

жить так, как будто смерти нет.

СЕМЬЯ

Чета жирафов — шеи в облаках —

дитя ласкает в душном зоопарке —
оранжевое солнышко. Помарки
происхожденья на его боках.
А ноги на копытцах-каблуках
разъехались, образовав две арки.

Чета жирафов — нежность во плоти —

срывает листья и спешит найти
ребяческие губы жирафенка.
А он нет-нет да и захнычет звонко
и смотрит, как ровесница-девчонка
зовет его к решетке подойти.

Чета жирафов преданно глядит

на теплое единственное чадо
и рада: сын — пусть клетью — все же скрыт
от всех опасностей. Прочна ограда.
Семья молчит — а может, так и надо:
язык любви древнее, чем санскрит.

* * *

Над летней степью ветры пролетали,

трепали космы дикие земли,
стремясь к полуслепой горизонтали,
которая мерещилась вдали.

Сшибались тучи громовыми лбами,

натягивалась молнии струна.
Земля, не огорожена столбами,
носила дерзко имя Целина.

Но под звучанье дикого напева

кипучих трав —
                         его ли перебить? —
вдруг екнуло в земле —
                                     наверно, слева,
где только сердцу надлежало быть.

Дыша ушедшими в нее веками,

земля в людские вдумалась дела
и, вздрогнув под горячими руками,
горячую пшеницу зачала…

…Все было целиной!

                                В пылу старанья
свербя еще не тронутый висок,
на первобытной целине сознанья
пробился знанья робкий колосок.

И пахнет космос пахотой нетленной,

вобравшей нашу радость и печаль,
когда по черной целине вселенной
летит корабль в мерцающую даль.