Омут

— Вот этого утверждать не могу. Когда мы расстались, если можно так сказать в данном случае, он стоял под дулами красноармейских винтовок. Я не знаю, почему он жив. Но я надеюсь… Но пока оставим это. Здесь требуется серьезная проверка. Что у вас? Это сейчас главное.

— Он согласен.

— Его условия?

— Пришлось поторговаться.

— И вы уступили?

— Еще бы! Он обещал мне жизнь.

— Впрямую?

— Абсолютно.

— Итак?

— Мы делим семь долей из десяти, но я думаю, что больше.

— Он убьет их?

— Я уверена.

Барановский посмотрел на Софи.

— Я понимаю вас, Алексей Александрович. Он убьет и меня.

— Нет.

— Я убью его?

— От этой грязной работы вы будете избавлены. Но риск остается. Не будем лицемерить. Я восхищен вашим мужеством.

— Спасибо.

— Верьте мне.

— Всякое может быть. Но я готова ко всякому. Я даже рада его намерению.

— Рады?

— Да. Тогда наша совесть будет чиста, — сказала она жестко.

* * *

Таня вошла в полутемную комнату.

От яркого солнца ее защищали ставни-жалюзи, от них по полу тянулись две полосатые дорожки. Юрий стоял посреди комнаты, но оба боялись сделать решающий шаг. Нет, совсем не так представляли оба эту минуту, когда прощались в слезах — он, выступая в победоносный поход на Москву, она, храня под сердцем его ребенка.

Два года прошло с того дня.

А кажется, что сто лет. И встреча — не конец разлуки, а начало нового, неизвестного, после разлома в жизни. Не состоялся поход, обрушилось все, не было больше счастливых упований, он пережил смерть, она — рождение новой жизни. Вот что осталось позади. Но сблизило или разделило, отторгло навсегда?..

И теперь оба, шагнув друг к другу, не знали, сделать ли еще один, последний шаг…

Но наконец решились и протянули друг другу руки.

Он положил свою ей на плечо и не узнал его. Два года назад оно было крепким, теперь Юрий ощутил вздрагивающую от волнения косточку.

— Таня! Я не вижу тебя.

И он повернулся к окну, чтобы распахнуть через форточку ставни.

— Нет, Юра! Нет!

— Почему?

— Я подурнела.

— Что ты!..

— Это правда.

Ей было стыдно своей поблекшей в муках внешности, и она совсем не ощущала его отцом своего ребенка.

— Таня!

— Да, Юра. Это я.

— Неужели мы вместе?

Он сказал фразу, которая может звучать восхищением перед чудом, а может быть и обычной банальностью. Сейчас она не была ни, тем, ни другим, в ней отразилось лишь тревожное недоумение. Он смотрел и не узнавал. Конечно, она изменилась и в самом деле подурнела. Но было и что-то еще, более важное. Изменилась не только внешность. Перед ним стоял уже не тот человек. А к этому он не был готов. И он растерялся.

Порыва не получилось.

— И все-таки мы вместе, — сказал он еще раз, настаивая на очевидном, может быть, потому, что не только ее, но и своих чувств не узнавал.

Он растерялся, в сознании как-то не укладывалось, что эта повзрослевшая, похудевшая женщина должна была стать матерью его сына или дочери, и, вместо того чтобы сразу спросить о ребенке, он сказал:

— Почему ты не пришла сразу?

— Я испугалась.

— Чего?

— Ведь я почти два года считала, что тебя нет. За это время так много произошло…

— Ты забыла меня?.

— Что ты!.. Но я привыкла не надеяться.

— И кто-то стал между нами?

Она ответила слишком поспешно:

— Нет, нет!

— Ты сказала так, будто это есть.

— Я не обманываю тебя.

— Прости. В самом деле, прошло много времени. Ты могла и разлюбить.

Наверно, он ждал решительного «нет», но Таня, скованная главным, что предстояло в их разговоре, не могла больше говорить о том, что только отдаляло неизбежную минуту.

— Юра. Почему ты не спрашиваешь о нашем сыне?

— Сыне?!

— Да. Почему?

— Я не знал, как задать этот вопрос. Мама сказала, что ты одна, что у тебя нет ребенка. И я подумал… Я сам не знаю, что я подумал. Я ждал, что скажешь ты. Значит, мама до сих пор ничего не знает?

— Она не знает.

— А ребенок есть?

— Его нет, Юра.

Она едва шевелила губами, но он расслышал.

— Что произошло?

— Он родился мертвым.

Как ей хотелось знать, что испытал он в эту минуту!..

Юрий думал о ребенке все эти долгие месяцы. Сначала он только радовался ему, веря, что ребенок, навеки соединив его с Таней, сломает навсегда тот лед, что возникал постоянно в их трудных отношениях. Но потом, когда он потерпел поражение и оказался пленником в собственной стране, когда стало ясно, что жизни, о которой они мечтали, не будет, мысли его изменились, и он уже думал о том, кому предстоит родиться, со страхом, казня себя за то, что погубил Танину жизнь. Но вот кончилась война, он выжил и был отпущен домой, где ждали его родные люди, чтобы вместе начать еще неведомую новую жизнь, в которой предстояло найти свое место. И теперь уже в этом предстоящем и конечно же нелегком поиске ребенок, которого Юрий, никогда раньше не испытывавший отцовских чувств, не видел и не знал даже, мальчик это или девочка, мог быть только помехой. И, услыхав, что такой помехи нет и не будет, Юрий, стыдясь себя, испытал чувство облегчения.

Он опустил голову, чтобы скрыть в полумраке это скверное чувство, и спросил:

— Как же это случилось?

— Я уехала в Вербовый, на родину.

— Почему?

— Здесь почти все время шли бои.

Она не хотела говорить о Максиме, щадя Юрия.