Омут памяти

В обстоятельствах середины 80-х годов Горбачев оказался, как я уже упоминал, в весьма специфических условиях. Геронтологический фактор отягощал и суживал его возможности, не давал развернуться, заставлял все время осторожничать, играть "в поддавки", а иногда и заигрывать с политическими старцами — опытными и беспощадными. Этот фактор нельзя не учитывать, анализируя особенности Перестройки, ее характер и темпы. Когда на ногах гири, трудно вылезать из болота. А гири были отменные, чугунные, многопудовые, отлитые коллективными усилиями многомиллионного аппарата партии и государства.

Горбачев неплохо начал. Его основательный политический идеализм (в хорошем смысле этого слова), помноженный на непривычную тогда открытость и эмоциональность, на понимание необходимости перемен, помог придать Перестройке мощный стартовый заряд. В весьма специфической обстановке личные качества Горбачева, такие, как умение избегать резких размежеваний, играть на полутонах, поддерживать порой необходимую в политике неопределенность, стараться до последнего сохранить открытыми как можно больше вариантов, удержать возможно дольше свободу рук, — все это объективно работало в те годы на Перестройку, на поиск путей и средств обновления.

Именно так я оценивал обстановку первых 2–2,5 лет. Ее специфику я тоже видел в спасительных компромиссах, полагал рабочее поведение Горбачева оптимально эффективным в условиях продолжающегося, хотя и утратившего былую силу партийно-государственного режима. Уже тогда не заинтересованные в Перестройке группировки пытались противодействовать ей, но делали это не с открытым забралом, а многократно испытанным методом саботажа. Недаром в то время Перестройку сравнивали с тайгой: наверху трещит-шумит, а внизу полная тишина. Так оно и было. И до сих пор провинция — скорее жертва, чем созидательница реформ.

Но объяснить это только саботажем нельзя. В партии и стране всегда что-то перестраивалось. Принимались многочисленные решения о совершенствовании тех или иных направлений работы: идеологической и организаторской, системы управления, работы с кадрами и т. д., но никогда, скажем, районные власти толком не понимали, чего от них хотят. Ждали конкретных указаний. Как начало очередной кампании они встретили и Перестройку. Пошумят там наверху, заменят вывески на учреждениях, может быть, и других руководителей поставят, а дальше жизнь пойдет своим привычным чередом. Надо только переждать очередную суету.

Постепенно начала складываться прелюбопытная ситуация. Режим в основном сохранялся вроде бы прежний, особенно по внешним признакам и рутинным процедурам. Но тоталитарные приемы и правила начали чахнуть на глазах. Страна замитинговала, ожили газеты, телевидение, радио. Общественное и личное сознание светлели на пьянящих ветрах свободы. И с этим было очень трудно что-то поделать, даже тем, кто был накрепко прикован к системе диктатуры, верил в ее неприступность.

Новая обстановка находила отражение и в работе Политбюро ЦК. Члены Политбюро, секретари ЦК могли, если они того хотели, проявлять самостоятельность, не оглядываться на возможные пересуды. Подобная атмосфера позволяла решать многие важнейшие вопросы явочным порядком, никого, в сущности, не спрашивая. Более того, в интересах дела и не надо было спрашивать.

Прежде всего это коснулось идеологии, информации, культуры, международной политики. Именно в этой области произошли кардинальные изменения. Но не в экономике, за которую отвечали Николай Рыжков, Егор Лигачев, Виктор Никонов, Юрий Маслюков и другие. А вот тогда, как, впрочем, и теперь, критиковали за Перестройку только идеологов и, конечно же, Горбачева. Причина весьма немудрящая. Идеология была стальным обручем системы, все остальное старательно плясало под музыку идеологических догматов.

Что касается экономики, то и при Ельцине многое осталось в застойном, даже упадочном состоянии. Первоначальные реформы, способные изменить суть общества, потухли, увяли. Земля остается у прежних латифундистов. Фермеры загнаны в положение вечных должников. Малый и средний бизнес задавлены налогами. Обществу все время стараются внушить, что у государства есть какие-то более важные дела, чем всемерная поддержка инициативы людей через принцип "не мешать".

Старая армия при помощи огромного генеральского корпуса умирает. Кровавые инъекции вроде Чечни ничего изменить не могут. Военная обстановка в мире стала иной, а военная реформа тем не менее всячески тормозится. До сих пор не создана эффективная судебная система, которая действительно защищала бы человека от любого насилия, прежде всего от насилия власти. Старые и новые номенклатурщики, объединившись, насоздавали столько нелепых законов и инструкций, что России долго еще придется выбираться из помойной ямы бюрократизма. Приватизация идет недопустимо медленно, оставляя обширное поле для коррупции, взяточничества, воровства.