Омуты и отмели

– Ты можешь помочь только кому-то одному. Всем – не можешь. С этим придется смириться. Давай ты будешь делать то, что для тебя не смертельно? Ты прекрасно помогаешь мне с чиновниками, замечательно возвращаешь людям память, ты можешь определить неверный диагноз – давай на этом остановимся, хорошо? А если будет нужна специальная помощь, я тебе скажу. Дай мне слово, что ты больше не станешь сама приходить в такие места!

– Но как же?..

– Так же. У тебя семья, дети. Ты им тоже нужна. От тебя больше пользы, когда ты жива и здорова. Невозможно помочь сразу всем и везде. Мы все делаем, что можем. Смирись.

И Марина смирилась. Сердце у нее рвалось, но она сознавала, что Анна права: так близко смерть к ней еще не подступала – если бы не врачи, которые мгновенно приняли меры, то… Марина просила, чтобы Анна никому не рассказывала: не дай бог, узнает Лёшка – сам ее прибьет!

– Марин, Леший не знает ничего, ты что! Это как в деревне перед пожаром? Так же было? Бедная! – Юля с жалостью глядела на печальную Марину.

– Это было хуже, чем в деревне. Совсем плохо. Меня почти совсем не осталось. Юль, ну почему так, а? Это несправедливо! Я могу больше всех вас – и ничего не могу…

– Ты знаешь, – задумчиво произнесла Юля. – Мне кажется, твоя роль другая. Не роль, а предназначение, так правильнее. Ты… Как это сказать… Ты меняешь мир вокруг себя.

– Скажешь тоже.

– Подумай сама. Ты спасла меня, и я изменилась. Я вышла другой из этого испытания. А Муся? Какой она стала? И Митя? Анатолий? Леший? Я не думаю, что он стал тем, кто он есть, – без тебя. И смотри, что получается: допустим, ты не можешь помогать в хосписе, но вместо тебя помогаем мы. И нас много: я, Муся, ее однокурсники, Митя, его друзья, каждый из которых втягивает еще кого-то! И это сделала ты.

– Ты думаешь?

– Да! Ты как камень, брошенный в пруд, – от него расходятся круги по воде. Понимаешь? И Анна такая. Вокруг вас мощное поле, и вы притягиваете к себе. Притягиваете и меняете мир. И людей. Не огорчайся попусту, хорошо? Ну что, посмотрим макет Лёшкиного альбома?

Часть 3 Ванька влюбился!

Марина вернулась домой совсем в другом настроении, чем уходила: она еще прогулялась немножко, посидела в скверике на скамеечке и обдумала то, что сказала ей Юля. Теперь Марине стало ясно, что депрессия началась у нее именно после посещения хосписа – такое сильное чувство вины, стыда и беспомощности она тогда испытала. И чем больше Марина размышляла, тем яснее понимала свое, как сказала Юля, предназначение. «Круги по воде!» – Марина вспомнила свои попытки увидеть будущее после ссоры с Лешим: тогда ей пришло в голову то же сравнение. Ну что ж, будем делать то, что получается.

Она еще долго сидела, рассеянно улыбаясь и чувствуя, что опять вернулась к себе прежней. Дома она внимательно и довольно скептически рассмотрела себя в зеркале: пятьдесят лет, какой кошмар! Морщины на лбу, щеки как-то обвисли, и веки отекли… «Ага, ты бы еще больше плакала!» – сказала она сама себе. А волосы? Совершенно седые, теперь это ясно видно. Марина не стриглась со времени последней беременности, и волосы отросли уже почти до пояса, чему был рад Леший. Вдруг она заметила в зеркале Мусю, которая заглянула к ней в открытую дверь ванной:

– Маруня! Ну-ка иди сюда! Это ты меня Юле заложила?

– Мамочка, как мне нравится, когда ты меня Маруней называешь. Сразу мурлыкать хочется.

– Ты мне зубы не заговаривай. Ты Юле пожаловалась?

– Ну, ма-ам! А что ты все плачешь? – У Муси задрожали губы и глаза наполнились слезами. – Я испугалась. Вдруг что плохое, а ты не говоришь.

– Девочка моя маленькая… Все хорошо, просто я устала немножко. Я уже старенькая.

– Мам, да ты что? – возмутилась Муся. – Какая ты старая? Вон, никто из друзей не поверил, что ты моя мама. Все говорили – не может быть, это сестра твоя.

– Правда?!

– Правда!

– А как ты думаешь, может, мне опять коротко постричься?

– Папа огорчится, ему так нравится. И мне!

– Ну да, папа всю жизнь об этом мечтал. Когда мы с ним первый раз встретились, у меня, знаешь, какие волосы были? Я вся могла ими закрыться.

– До пят?!

– Ниже колен – точно. А может, мне покраситься?

– Покраситься? Не знаю… Я помню, ты как-то красилась, мелирование делала! Красиво было, конечно, но мне этот цвет очень нравится, так необычно! Ни у кого больше нет.

– Муся, какой же это цвет? Это седина. Я вся седая, в тридцать лет поседела.

– Седая? Мам, мне это даже в голову не приходило, правда! Я думала, это такой цвет необыкновенный! Как лунный свет! А какая ты была, пока не поседела?

– Да тоже светлая. Маленькая – так вообще вроде Лёсика, а девушкой – светло-русая, как Ванька в детстве, помнишь? Но что-то мне с головой все-таки надо сделать. Я больше не могу с этим унылым хвостом ходить, а косу заплетать – не по возрасту…

– Ой, а давай я тебе сейчас попробую косу заплести? Вокруг головы? Я умею, это очень красиво!

– Вокруг головы? Короной, что ли?

– Не-ет. Увидишь. Садись.

И Муся усадила Марину на табуреточку, вооружилась щеткой и серьезно, как настоящий парикмахер, принялась расчесывать матери волосы: