Омытые кровью

В толпе мелькали знакомые лица. Вон хулиган и посетитель библиотеки, а также пострадавший от меня писаный красавец Хватов. Вокруг него вьется компания развязных типов, где он верховодит. Думаю, ему до зуда в ладонях хотелось бы сейчас взять дубину да отходить ей меня по бокам, но не судьба. Да и другие, вижу, не против были бы пересчитать кости нахалу, который «наших девок уводит». Вот только форма с эмблемой «ОГПУ» отпугивала шантрапу лучше, чем пугало ворон. А то ведь быстро станешь из простого советского человека антисоветским. Хотя, может, оно и жаль. В прошлом нередко мое доброе знакомство с новыми городками начиналось после хорошей драки с местными. И никому ни разу не удалось сбить меня с ног. Было у меня мальчишеское желание и тут показать, на что способен чемпион военного округа по борьбе и отличник боевой подготовки. Но нельзя. У меня статус неприкосновенного, и его беречь надо.

Откуда-то из толпы возникла воздушно-стремительная и неугомонная Анастасия Дятлова, та самая, что работает с Варей и близко водится с нашим Перваком. Она, поздоровавшись, востороженно и беззаботно чирикая, как-то невзначай касалась меня самыми аппетитными частями тела. Заигрывает, что ли? Скорее всего, это просто на автомате – крутить мужчинам головы. Из моей весьма скудной практики общения с противоположным полом припоминается подобная знакомая. Даже внешне похожи. До сих пор бога благодарю за то, что вовремя нашел в себе силы расстаться с ней, а не с собственным лицом и волей.

Зазвенел первый звонок, и мы прошли внутрь. Просторный клуб с колоннами в три обхвата отгрохали год назад, как говорится, на все деньги. Запутанные коридоры вели в библиотеку, шахматную секцию, группу моделистов и общество поэтов. Здесь были детские технические кружки, общество «Юный горняк». Но самым главным здесь считался большой зал с балкончиками, как в театре, и с киноэкраном.

Все же клуб – дело не просто хорошее, но и знаковое. Это такая революция народного бытия. Трудящемуся народу, всю жизнь знавшему только тяжелый труд и скудный отдых с выпивкой, тут открывался большой мир. Пространства изысканной культуры и знаний, ставших достоянием всех, а не избранных. Так вырывают народ из сонного царства, а там и до коммунизма рукой подать, который, прежде всего, не изобилие материальных благ, а совершенство человека… Эх, зря отец на меня наговаривал. Все же умен я не по годам. Или треплив не по чину? В общем, сам себя не похвалишь…

Третий звонок. Мы в третьем ряду. Погас свет. Тапер забегал пальцами по клавишам фортепиано. И начался фильм «Вихрь на Волге» – драма борьбы чувашских крестьян с крупными землевладельцами. Кино я люблю. Это как сон и грезы. Проваливаешься в какой-то пряничный мир, который имеет весьма опосредованное отношение к жизни на Земле. Особенно любил я фильмы про Гражданскую войну и всегда удивлялся, насколько в реальной жизни все было объемнее, жестче и куда менее романтично. А нынешний фильм мне сильно напомнил о тамбовском восстании, на подавление которого я насмотрелся в свое время.

Постепенно картина меня затянула. С чем кино справляется – это выкликивать как по заказу эмоции. Варя с первых же минут реагировала на творящееся на экране весьма отзывчиво. На глазах ее то выступали слезы, то она искренне смеялась. У меня же самая главная эмоция состояла в радости, что я держал в руке ее узкую ладошку и ощущал, как она крепче сжимается от избытка чувств.

Не выпускал ее руку и тогда, когда фильм закончился, и я провожал девушку до дома. Мне хотелось, чтобы наш поход длился как можно дольше. Но город был куда менее протяженный, чем мои желания. И наконец мы остановились около деревенского домика, где Варя снимала каморку.

– Ну, прощаемся, – улыбнулась она.

И я будто в холодную воду с десятиметровой вышки кинулся. Сжал сильнее ее руку. Поцеловал девушку в губы. И упал в пропасть блаженства, внизу которой кольями вздымался холодный страх того, что мне сейчас дадут по физиономии и объявят наше общение исчерпанным.

Только Варя сама замерла. И на миг наши сущности будто объединились в общем блаженстве… Но только на миг. Она отстранилась резко. Посмотрела на меня строго, но без вызова, как-то растерянно, будто не понимая сама себя. Она была сейчас как фейерверк – или взорвется, или засияет.

– Спокойной ночи, Саша, – произнесла она, хочется надеяться, ласково. – Увидимся.

– Так я тебя все время готов видеть.

– До встречи.

И она упорхнула.

Шел я по городу, как пьяный. Все же вечер получился отменный – и светлый, и грустный. И обнадеживающий. Я как бы приподнялся над обыденностью и взглянул на океан вечности, в которой плавают дельфинами любящие души.

Время от времени для порядка я именовал себя идиотом, пришедшим в излишне романтическое состояние. Напоминал себе, кто я такой, и что у меня вечный бой, и покой мне только снится. И я не имею права так размякать. Однако все равно проваливался в какое-то теплое болото грез и мечты. Хотелось петь и даже плясать под гармошку, на которой наяривали где-то в глубине городских кварталов.