Он не хотел предавать

Мочалов сказал это намеренно. Он хотел намекнуть Кричевской, что знает о нанятом ею частном детективе. Кричевская переглянулась со своим адвокатом: «Сами видите, он выворачивает наизнанку каждое мое слово!» И замолчала с видом оскорбленной невинности. Мочалов же дал себе слово к следующему допросу вызубрить всю подноготную обоих супругов, Завальнюка и Кричевской. Он действительно не знал, что покойник страдал диабетом. Сколько еще таких значительных мелочей он упустил?

И все-таки он был доволен тем допросом. Кричевскую бил озноб, когда она покидала кабинет в Таганской прокуратуре. Все оборачивалось против нее! Мочалову казалось, что клиент созрел, то бишь дошел до такого состояния, когда готов частично признать свою вину. Не целиком и полностью, конечно! Но частично признать, что да, косвенно, подсознательно, или как там еще, но она желала смерти супруга.

— Ну признайтесь, Любовь Сергеевна, с глазу на глаз, кроме нас двоих в кабинете ведь никого больше нет — ты, да я, да мы с тобой… Вашего адвоката в расчет не беру, адвокат и исповедник знают все. Признайтесь, Любовь Сергеевна, что подсознательно вы допускали мысль: вот если бы избавиться от мужа! И ваше тайное желание исполнилось. Нашелся Леже, который прочел ваши желания в ваших глазах и исполнил их. Он ведь был вашим любовником, не так ли? Он вас любил… Разве благородно с вашей стороны теперь сваливать на него вину? Вы замыслили преступление в тайниках души, выносили план, а Леже прочел ваше подсознательное желание и осуществил его… Признайтесь, Любовь Сергеевна, ведь так все было? А? Так?

Ее бил мелкий озноб. Она курила сигарету за сигаретой и молчала. Ни звука. Ни движения бровью. Только позванивали золотые браслеты на тонком запястье, когда она стряхивала пепел в пепельницу.

Мочалов выдерживал паузу. Кричевская тоже. Адвокат, незаметно взглянув на часы, кашлянул и подытожил:

— Нам нечего сказать.

— Хорошо! — Мочалов вскочил, прошелся по кабинету, взял с сейфа чистый бланк, что-то быстро черкнул на нем и протянул Кричевской:

— Распишитесь.

Она взглянула на бланк.

— Что это?

— Подписка о невыезде.

Мочалов посмотрел на адвоката.

— Объясните вашей клиентке, если она не знает, что это.

Не знает! Кричевская изменилась в лице. Взглядом спросила у адвоката: «Мне нужно это подписать?» Солидный, лощеный адвокат медленно закрыл и открыл глаза, говоря: да.

Кричевская взяла ручку, долго колебалась, думала, кусая губы, но подписала.

— Благодарю.

Мочалов одной рукой взял у нее подписанный бланк, а другой протянул следующую повестку на допрос.

— Это что? — одними губами спросила Кричевская.

— А это следующая повестка, Любовь Сергеевна, — улыбаясь, объяснил следователь. — Теперь мы с вами будем ча-асто встречаться! — И посмотрел на нее с ласковым, как у Ильича, прищуром.

Если бы Кричевская после всего вышесказанного устроила в кабинете следователя сцену с битьем посуды (никакой посуды, правда, под рукой не имелось, разве что можно было грохнуть об пол казенный графин с протухшей водой)… если бы она стала с пеной у рта повторять, что сотрет Мочалова в порошок и затаскает по судам за клевету, — Мочалов мог бы еще поколебаться в своей правоте. Но Кричевская молчала. И ее молчание казалось красноречивее признаний. Мочалов уже ни секунды не сомневался, что обладательница этих прекрасных зеленых глаз провернула хладнокровное убийство.

На следующий допрос Кричевская не явилась, но уже по другой причине: у нее сдали нервы. Она сбежала.

К розыску был подключен Интерпол. Кричевскую объявили в международный розыск. Это случилось в июне, спустя десять месяцев после смерти Егора Завальнюка. В августе из Франции на офис Российского центрального бюро Интерпола пришло сообщение, что Любовь Сергеевна Кричевская-Завальнюк задержана французской полицией. Еще четыре с половиной недели длилась судебная тяжба. Кричевская всеми силами пыталась избежать экстрадиции в Россию, напирая на то, что у себя на родине подвергается преследованию по политическим мотивам. Четыре с половиной недели парижскому суду первой инстанции («французской Фемиде» — как напишут об этом замыленные московские репортеры) потребовалось, чтобы выяснить чисто уголовный характер обвинений, выдвинутых против мадам Кричевской-Завальнюк. В начале октября суд вынес постановление о передаче обвиняемой в руки российских правоохранительных органов. В октябре Кричевская была экстрадирована из Парижа в Москву и помещена в Бутырский следственный изолятор.

Мочалов считал дело сделанным. Он и вообразить не мог, что суд над Кричевской превратится в его Ватерлоо. Две недели позора, а в финале — оглушительный разгром.

7

Осунувшийся, постаревший за две недели с начала суда Олег Мочалов вышел из здания Таганского районного суда и остановился на крыльце покурить, даже не стараясь выглядеть молодцом перед объективами телекамер. После драки кулаками не машут. Сегодня он проиграл.

Новизна ощущения притупляла боль. Шел мелкий снег, но Мочалов не чувствовал холода. Голова горела, под пиджаком взмокла на спине рубашка…