Он придет

– Правда? А вот меня прельщали, давным-давно. После четырех лет в студенческой газете в Мэдисоне я мечтала, что когда-нибудь стану журналистом года. После выпуска целый год ничего не писала – работала официанткой. Я это просто ненавидела. Потом устроилась в собачий журнал, писала всякие ути-пути-пресс-релизы про пуделей и шнауцеров. Этих маленьких тварей приводили в редакцию для фотосессий, и те гадили прямо на ковер. Он весь провонял. Потом так сложилось, что целых два года пришлось освещать профсоюзные собрания и прочие подобные шабаши в Нью-Джерси, и это окончательно выдавило из меня все остатки иллюзий. Теперь мне хочется только одного – покоя.

И снова очки легли на стол. Она закрыла глаза и помассировала виски.

– Если хорошенько задуматься, то только этого хочет любой из нас, – тихонько произнес я.

Маргарет открыла глаза и присмотрелась в моем направлении. Судя по тому, как она щурилась, я наверняка представлялся ей просто размытым пятном. Я постарался выглядеть как заслуживающее доверия размытое пятно.

Она бросила в рот два кусочка сыра и измолола их в пыль своими выдающимися челюстями. Затем произнесла:

– Не думаю, что все это может пригодиться вам для статьи. Особенно если вы задумали что-то хвалебное.

Я выдавил смех.

– Теперь, когда вы меня заинтересовали, давайте не будем останавливаться на полпути.

Маргарет улыбнулась.

– Как коллега с коллегой?

– Как коллега с коллегой.

– Ох, – вздохнула она. – Думаю, большого греха не будет.

* * *

– Для начала, – растолковала мне Маргарет между двумя большими кусками сыра, – нет, Джедсон не заинтересован в привлечении людей со стороны, и точка. Да, это колледж, но лишь по названию и формальному статусу. А вот что Джедсон представляет собой на самом деле – с функциональной точки зрения, – так это нечто вроде изолятора. Место, в которое привилегированные классы могут на четыре года засунуть своих деток, прежде чем мальчики войдут в папин бизнес, а девочки выйдут замуж за мальчиков, превратятся в образцовых домохозяек и вступят в «Младшую лигу»[91]. Парни в основном специализируются на бизнесе или финансах, девушки – на истории искусств или домашней экономике. Излишними знаниями тут никто никого не напрягает – на троечку тянут, и ладно. Лишь бы диплом потом можно было всучить. Шибко умные тут никому не нужны. Те, кто посмышленей, могут продолжить учебу в юридической или медицинской школе. Но когда они там отучатся, все равно попадут в ту же обойму.

Говорила она с горечью – серая мышка, описывающая прошлогодний студенческий бал, на котором все время простояла у стенки.

– Средний доход семей, отправляющих сюда своих детей, – больше ста тысяч долларов в год. Только подумайте об этом, Алекс. Все баснословно богаты. Видели причал?

Я кивнул.

– Эти плавучие игрушки принадлежат студентам. – Она сделала паузу, будто так и не могла в это поверить. – Парковка выглядит как пит-стоп Гран-при Монте-Карло. Эти детки носят кашемир и замшу, даже когда собираются поваляться на травке.

Одна из ее грубых шероховатых рук нашла другую и теперь нервно разминала ее. Она так обводила глазами стены крошечного кабинетика, словно те были напичканы подслушивающими устройствами. Интересно, подумал я, с чего ей так нервничать? Ну да, Джедсон – для богатеньких детишек. Стэнфорд тоже начинал с такого и вполне мог кончить схожим застоем, если бы кто-то не решил, что недопуск сюда одаренных евреев, азиатов и прочих людей со смешными фамилиями и высоким ай-кью со временем приведет к академической энтропии.

– Быть богатым – не преступление, – заметил я.

– Дело не только в этом. Вместе с этим идет совершеннейшее равнодушие. Моя хата с краю – ничего не знаю. В Мэдисоне я училась в шестидесятых. Тогда чуть ли не у каждого было чувство социальной причастности. Чуть ли не каждый был активистом. Мы боролись за то, чтобы прекратить войну. Теперь вот люди борются за ядерное разоружение. Университет мог бы стать настоящей оранжереей совести. А на этой почве абсолютно ничего не растет.

Я представил ее пятнадцать лет назад, в мешковатых штанах цвета хаки и свитере, марширующую и выкрикивающую речовки. Радикализм вел заранее проигранную битву с реальной жизнью, разъедаемый изнутри собственным пустословием. Но Маргарет по-прежнему время от времени чувствовала укол ностальгии…

– Это особенно тяжело сказывается на профессорско-преподавательском составе, – продолжала она тем временем. – Я не имею в виду «старую гвардию». Я про «младотурков» – они и вправду так себя называют. Приходят сюда из-за нынешней ситуации на рынке труда, со своим типично академическим идеализмом и либеральными взглядами, и удерживаются от силы два, может, три года. Это отупляет, это полная интеллектуальная деградация – не говоря уже о том, насколько обидно получать пятнадцать тысяч долларов в год, когда один только гардероб любого из студентов стоит куда дороже.

– Вы так говорите, будто имеете к этому непосредственное отношение.