Он сказал / Она сказала

Наша квартирка на Клэпхем-Коммон-Саутсайд располагалась на четвертом этаже, небольшой балкон выходил на парк. Зимой сквозь голые ветви виднелись дома на противоположной стороне, но летом обзор закрывала зеленая листва. Чтобы добраться до нас, нужно было подняться на восемьдесят пять ступенек по узкой темной извилистой лестнице. В другие три квартиры можно было попасть только с другого входа, так что мы оказывались дома, как только за нами захлопывалась дверь в подъезд. Мы могли себе позволить спускаться за почтой в белье. Часто шутили, что нам стоит поставить шест, как у пожарных, чтобы съезжать по нему за считаные секунды. На лестничной клетке старинные обои отставали от стен, под ними виднелся слой ярко-зеленой краски – по мнению Кита, еще викторианской, содержащей мышьяк. Я думала, он шутит, пока не попыталась лизнуть ее на спор, а он испуганно оттянул меня прочь.

В квартире было всего две комнаты – спальня и длинная то ли гостиная, то ли кухня. Холодильник и прочая утварь были старше, чем мы. Дверь в спальню практически не закрывалась, вытяжка в душе шумела так, что гул заглушал радио. Розеток явно не хватало, чтобы удовлетворить страсть Кита к технике; в каждой сидел тройник, от которого тянулись провода.

Места было мало, половину вещей пришлось отвезти к Адель, матери Кита, и сложить на чердаке, зато здесь мы жили только вдвоем.

Карта затмений, которой так гордился Кит, висела на стене над старым диваном, который одолжила Адель. Раз или два в неделю мы раскладывали его для Мака – он заваливался к нам все чаще, если допоздна засиживался в клубе и Лин не пускала его домой. По утрам я частенько видела, как он идет через гостиную с «тошнотным» ведром под мышкой. У него не хватало зуба, да и лицо осунулось. В свои двадцать два Мак выглядел на все пятьдесят.

Кит уговорил местного газетчика заказывать газеты из западной части страны. Хотя можно было и не уговаривать. Из процесса над Балкомбом раздули сенсацию национального масштаба. Кит вернулся домой с «Корнуольцем» в одной руке и с полудюжиной дешевых таблоидов и бульварных листков – в другой. Мы прочли их все, сидя на балконе с чайником и тостами на столике между нами. В «Корниш таймс» напечатали интервью с фермером Рори Ползитом. Он не только почти разорился, но и чудовищно переживал из-за всего, что произошло на его земле.

Я перепачкалась типографской краской, остервенело водя пальцем по заголовкам, – вдруг в одной из статей упомянут о моих показаниях и Кит узнает, что я солгала. «Насильник, пойманный во время затмения, виновен» – гласил заголовок «Сан». В «Дейли мейл» писали: «Юный осужденный твердит о невиновности». В репортаже речь шла о семье Балкомбов, о доме, в котором они обитают, расходах на образование Джейми и косвенной связи его отца с принцем Уэльским. О моих показаниях не было ни слова, и хотя мне хотелось с отвращением отшвырнуть бульварный листок, я передала его Киту, чтобы выиграть еще несколько минут.

Колумнистка из «Таймс» валила все на распущенность нравов, царящих среди молодежи, предпочитающей «альтернативную сцену», и предупреждала, что случившееся – назидание родителям, которые отпускают детей на подобные фестивали. Меня всю перекорежило. В «Телеграф» пошли дальше: «Судья создает прецедент. Карьера Балкомба разрушена».

– Они вообще за кого, чертовы писаки? – возмутилась я. – Нам что теперь, его пожалеть?

– Ох, моя дорогая, – вздохнул Кит, добавляя «Телеграф» к своей стопке.

В «Дейли миррор» я наткнулась на фразу, от которой у меня застыла кровь в жилах:

В ходе судебного процесса было несколько напряженных моментов, в том числе расхождения в показаниях ключевой свидетельницы.

Читать дальше я боялась. Только не теперь, когда Кит рядом. Я затолкала «Миррор» в спортивный таблоид, который никто из нас никогда не раскрывал, и швырнула его в мусорное ведро.

Журналистка со стрижкой боб, которую я записала в сотрудницы «Гардиан», оказалась из «Индепендент». Фотография с подписью Джорджи Бекер была примерно десятилетней давности, но ее слова нашли во мне отклик: