Она

Потерять мать в праздники особенно тяжко, потому что похоронные службы работают с ленцой и к боли утраты добавляется это странное чувство лакированности, нереальности, остановившегося времени, оцепенения, делающее уход той, что носила вас во чреве, еще более страшным и непостижимым.

Ральф обещает мне освободить квартиру до конца января. Это еще далеко, но я ничего не говорю, я понимаю, что он не может съехать в одночасье, и соглашаюсь – мы договариваемся, когда я смогу зайти на неделе, не слишком его побеспокоив, чтобы начать разбирать вещи Ирен и складывать их в коробки.

Я быстро окидываю взглядом квартиру, чтобы, говорю я ему, представить себе ожидающий меня фронт работ. Также упоминаю о похоронах, сообщаю день и час, на случай если он решит на них присутствовать.

Я его обидела. Как я могла подумать, что он не придет на похороны Ирен, я просто плюнула ему в душу.

– Я только хотела сказать, что формально вы не обязаны, Ральф, но мы будем рады вас видеть, вы же знаете.

Я вдруг вижу в нем эту вспыльчивость, которой прежде за ним не замечала. Ришар говорит, что это его не удивляет, что он сразу это почувствовал, когда его увидел.

– Эта его натянутая улыбка о многом говорит. Наверняка он зануда.

– Да, ты прав. Но он спал с ней еще совсем недавно. Это что-то значит. Это тебе не дальний родственник. Он обнимал ее, целовал, прижимал к себе. Это в каком-то смысле жутко.

– Что жутко?

– Что жутко? Ну, не знаю, эта их связь, то, что он так хорошо ее знает, их разница в возрасте, их близость… Знаешь, что самое ужасное? Она хотела двух вещей. Хотела снова выйти замуж, а я ей этого не позволила. Наотрез. Вот первая. Вторая касается моего отца, она просила меня повидать его хотя бы один раз, пока не стало слишком поздно, пока он окончательно не потерял рассудок. Я отказалась. Что ты об этом думаешь? Итог не самый оптимистический, не правда ли? Я думаю, что Ральф, возможно, был последним, кто доставил ей удовольствие, во всяком случае, если это не он, то, конечно же, и не я, и мне от этого безумно стыдно и ужасно грустно.

Мы ходим между выставленными надгробиями, смотрим гробы. По другую сторону шоссе прокат катафалков, линялые рекламные полотнища полощутся в сером небе. Ришар держит меня под руку. Надеюсь, до Элен скоро дойдет, что далеко не все выяснено между нами, и она сорвется. И вот увидите, все взгляды снова обратятся на меня, мое поведение подвергнут критике. Как будто я принуждала его делать что бы то ни было, как будто заставляла меня сопровождать. Я думаю, он знает, что делает. А если не знает, мне первой его жаль.

Тем не менее я рада, что он со мной, потому что голова у меня идет кругом и я не способна выбрать, решиться на ту или иную модель с той или иной обивкой и умоляю Ришара, чтобы он занялся этим сам и выбрал лучшее, а я выйду подышу воздухом и даже выкурю сигарету.

Погребение назначено на четверг. Небо белое, падают редкие снежинки, кружат от малейшего ветерка, скользят по блестящей полированной крышке гроба. Ришар и Венсан стоят по обе стороны от меня, готовые помочь, если мне станет дурно, мне не надо беспокоиться, что поблизости нет стула на случай, если ноги меня не удержат, я в хороших руках.

Я не выдерживаю до конца, не хватает духу. Я не могу видеть, как опускают гроб в могилу, но и не хочу нарушать ход церемонии, я делаю всем знак, что все в порядке, что мне никто не нужен, и направляюсь к выходу. Делаю несколько шагов и теряю сознание.

Я прихожу в себя поодаль, на скамейке, которую освободили для меня. Я не удивлена. Удар был жесткий. Распорядитель церемонии, который всякого насмотрелся, советует мне съест кусок сахара – у меня это уже третий обморок с начала недели. Я сажусь. Успокаиваю склонившихся надо мной. Я, говорят они, белая как лист бумаги. Да, наверно, но мне уже лучше. Это было тяжелое испытание. Все мы считаем себя сильнее, чем мы есть, вот и результат, говорю я. Жизнь всегда поставит вас на место.

Патрик вызывается отвезти меня домой – меня объявили неспособной вести машину и пригрозили привязать к заднем сиденью, если я буду упорствовать в своем намерении сесть за руль после демонстрации самоконтроля, которую я им устроила, упав среди могил, как последняя слабачка.

Я в довольно мрачном расположении духа и тысячу раз предпочла бы вернуться домой одна и не произносить больш ни слова до следующего утра, но они почти несут меня к машине, усаживают, пристегивают ремень, наклоняются к окну, прося меня сидеть смирно, – я избегаю похотливого взгляда Робера, который стал наказанием и источником тревоги, – вплоть до новых распоряжений.

– Не надо со мной разговаривать, – прошу я, когда он трогается с места. – Спасибо.

Мы едем вдоль набережных, пересекаем Сену, потом лес, я не смотрю на него и не произношу ни слова, он тоже никак себя не проявляет, спокойно ведет машину под мелким снежком, который начинает заволакивать небо.

– Нам повезло, – говорю я.

– К ночи обещают шквалистый ветер. Надо будет закрыть ставни.