Она

Когда оно кончается, я вся мокрая, виски в поту. Над лесом сияет луна, Париж светится вдали. Передо мной бежит через сад ежик. Я слышу отзвуки разговора. Оборачиваюсь и вижу Анну и Венсана, курящих сигареты, с одной стороны, а с другой Патрика и Робера, который нашел, кому изложить свое блестящее знание сигар.

Все на месте, все совершенно спокойно. Никто ничего не заметил. Я заставляю себя замедлить дыхание, унять биение сердца.

Потом встаю. Непринужденно улыбаюсь. Спрашиваю, не хотят ли они чего-нибудь, и иду в дом, смеясь остроте Робера, в которой не поняла ни словечка, но притворяться я умею. Им невдомек. Я вхожу в дом. Ребекка сидит по-турецки на диване, вытаращив глаза на безмолвные кадры Рождественской мессы. Остальные трое стоят у камина с бокалами. Я сажусь рядом с ней.

– Мне только что сообщили, что умерла моя мать, – говорю я, тоже уставившись на прямую трансляцию из собора Нотр-Дам.

Она смотрит на меня и только кивает. Я не знаю, где она, но точно не здесь, не рядом со мной. Я улыбаюсь ей. Доверив ей страшную новость, я разжала тиски. И в то же время я контролирую ситуацию, я не обязана пока делить ее с остальными, и уж Ребекка меня не выдаст. Я предлагаю ей чаю и кусочек «полена». Она с энтузиазмом соглашается на то и другое. Я принимаю заказ. Мне помнилась женщина немного странная, не от мира сего, но не до такой степени. Я иду на кухню заварить чай. Когда я прохожу мимо, Ришар дружески подмигивает мне, и если уж он ничего не видит, ничто не кажется ему ненормальным, значит, мой камуфляж отменного качества.

Когда я возвращаюсь с подносом для Ребекки, остальные тоже входят в дом, сопровождаемые запахом замерзшей земли. Возобновляются разговоры, встречаются взгляды, и очень скоро я начинаю тихонько парить среди них с моей страшной тайной, прижатой к груди горячим талисманом.

На рассвете я запираю дверь за Робером и Анной, которые уходят последними, и у меня такое чувство, будто я добилась отсрочки на несколько часов для Ирен и для себя тоже и мы ею воспользовались, – нам удалось провести эти последние часы вместе, в отдалении от всех, вдвоем и одним, как раньше, когда нам не на кого было рассчитывать, и я глубоко удовлетворена, и на душе спокойнее.

Я постояла немного в дверях, подождала, пока они уедут, пока Робер найдет ключи от машины, и в нескольких метрах от меня сел дрозд, и по тому, как он себя вел, склонял головку, кося на меня глазом с задорным видом, казалось, будто мы старые знакомые и оба отлично знаем, в чем дело. Перед тем как лечь, я отрезала ему несколько кусочков яблока и подала на тарелочке.

Я просыпаюсь далеко за полдень и начинаю распространять скорбную новость, сполна получая в ответ неловкие паузы, пожелания держаться, предложения любой помощи, но я никого не хочу видеть, и мне удается избавиться от всех этих добрых душ.

Кроме Патрика. Но его визит не связан с кончиной Ирен – о которой он, разумеется, не знает, – его привели сюда поиски, он ищет некую цепочку, дешевенькую, но Ребекка привезла ее из паломничества в Лурд. «Мне очень жаль, но она просто сама не своя оттого, что ее потеряла», – говорит он, пытаясь просунуть руку между спинкой и сиденьем дивана, с которого его молодая жена не вставала весь вечер. «Еще раз огромное спасибо за чудесное Рождество», – добавляет он, продолжая отчаянно искать, – колени согнуты, лоб наморщен, рука нырнула за подушки до бицепса.

Я отмахиваюсь, мол, не стоит благодарности, не сводя глаз с мужчины, присевшего у моих ног. Открывая ему дверь, я видела окутавший все туман, слышала лай, далекий, как сквозь вату.

Всего четыре часа, но свет уже меркнет. Сколько раз я делала это с Ришаром, вот здесь, на этом диване, и с Робером, и с тем скрипачом, и еще не помню, с кем, за все эти годы?

– Оп-ля, вот она! – восклицает он, высоко подняв пресловутую цепочку и улыбаясь от уха до уха.

Моя промежность находится почти на уровне его носа – примерно в метре. Конечно, я не ошиблась с пеньюаром на этот раз, на мне длинный, но я предусмотрительно распахнула полы. Я жду. Он по-прежнему улыбается и стоит неподвижно. Я поднимаю глаза и любуюсь ломаной линией заснеженного леса в синеве сумерек, потом, решив, что отмеренное время истекло, отворачиваюсь и иду к двери.

– Ирен ушла от нас сегодня утром, – сообщаю я. – Простите, что ничего вам не предлагаю, Патрик, но мне надо побыть одной. Поцелуйте от меня Ребекку, пожалуйста.

Он встает, на миг пошатывается, словно под натиском осаждающих его противоречивых чувств, но смерть Ирен, похоже, пересиливает, и он ретируется, неловко извиняясь, целует мне руки, но уже слишком поздно, если он думает теперь о том, о чем думала я меньше минуты назад, увы, начисто улетучившемся из моей головы, – эти порывы не бывают по заказу.

Наши офисы закрыты с Рождества до Нового года, и я использую эти несколько дней, чтобы заняться всем этим ужасом – похоронами и разбором ее вещей.