Она доведена до отчаяния

– Понимаешь, – заговорил он, – все началось с ощущения моей руки в серой перчатке, которые выдают тем, кто несет гроб. То было вдохновение, зачатие всего произведения. Как же объяснить… Интеллектуально говоря, я пытался излить это ощущение в элегию – по крайней мере, я так задумал. Но ощущение не было элегическим, оно оказалось… сексуальным. Неожиданно, не правда ли?

Данте запрокинул голову и опустил сразу несколько ломтей вареного окорока в рот, жуя и продолжая говорить:

– И пока я сидел среди католических завлекалочек твоей бабушки, случилась самая интимная вещь, которой нельзя было противиться… А что, ржаных булочек не осталось?.. Видишь ли, первый час у меня был затык, потому что я не понимал главного. Я же заинтересовался ощущением шелковых перчаток, а не их символическим значением! Чувственный аспект, понимаешь? Наконец я сказал: «Ладно, Дэвис, хрен с ним. В задницу всех этих гипсовых святых, которые на тебя смотрят». Позволил поэме свернуть к эротике, дал на это свое согласие – и разрешился.

– Разрешился?!

– Да! Среди сонма святых и мучеников и старых говорящих… кошелок в гостиной! Динамика невероятная – меня просто подхватило и понесло. В процессе создания стиха я встал, спустил штаны и мастурбировал до оргазма. Я не планировал – это был акт выживания. Подожди, это только черновой вариант, но я хочу, чтобы ты послушала…

Он сбегал наверх и снова вернулся с листком.

– Вот, слушай:

Затворник, несший гроб, выстреливает свое семя,
Свою жидкую эротику в ночной воздух.
Траектория.
Белые иконы и святые
С пустыми глазами ему свидетели…

– Ты занимался этим, пока я была внизу с бабушкиными подругами?

Данте гордо улыбнулся.

– Конечно, нужно еще дорабатывать, но все необходимые составляющие налицо. Этот дом для меня живой! Он буквально радиоактивен – в поэтическом смысле… Я ощущаю здесь небывалый душевный подъем.

– Мне послезавтра уезжать, – напомнила я. – У меня весь ноябрь рабочий.

Ночью я заперлась в бабушкиной комнате и легла на ее кровать, катая ржавый камушек двумя пальцами. Потом увидела пятно на ковре у изножья бабушкиной кровати, взяла махровую салфетку и оттерла ковер до чистоты. Драила его сильнее и дольше, чем необходимо.

– Где это мы? – спросила я, проснувшись. Данте настоял, чтобы снова сесть за руль. Мы стояли у «Бургер Кинга», съехав с крупного шоссе.

– Холиоке, Массачусетс. Закажешь поесть, а то мне нужно отлить?

– Чего тебе взять?

– Не знаю, ну, бургер с сыром, большую порцию жареной картошки, ванильный коктейль.

Я нехотя подошла к прилавку из нержавеющей стали. Кассиры в фастфудах нетерпеливы и нерешительны.

– Добро пожаловать в «Бургер Кинг», у нас не жарят на сковороде, а готовят на гриле. Что вам предложить?

Веснушчатая девочка-подросток с волосами медового цвета. Как Шейла, о которой я думала перед тем, как заснуть. Я повторила заказ Данте, и девочка быстро натыкала что-то на кнопках кассы.

– Все или еще что-то?

– Э-э… И чашку чая, наверное.

– Со сливками и сахаром, мэм?

– Как хотите. Да.

– Пять восемьдесят пять, мэм.

Была середина дня, посетителей мало. Вокруг пустые столики. Пока Данте шел к одному из них, я увидела путь, который проделала наша с ним жизнь: сплошная линия на «Волшебном экране», петляющая туда-сюда на сером фоне.

Он вынул из коробки гамбургер, откусил большой полукруг и принялся жевать. Я отвела глаза.

– Я тут подумал, – начал он. – Договор на аренду квартиры истекает меньше чем через три месяца. Что скажешь, если мы переедем в дом твоей бабушки?

– Я тут тоже думала, – ответила я. – В определенном смысле ты ее изнасиловал.

– Что?!

– Твою подружку-старшеклассницу, Шейлу. Ты ее изнасиловал.

Данте огляделся, не слышит ли кто, и отложил бургер.

– Из чего же это следует?

– Ты воспользовался своим преимуществом.

– Да сейчас, – засмеялся Данте. – Это она все организовала как по нотам, звонила мне по три-четыре раза в день, заходила в дом, даже не постучав!

– Тебе тридцать, а ей сколько, семнадцать? Ты изнасиловал ее тем, что старше почти вдвое.

Данте отпил коктейля, не сводя с меня глаз.

– Надеюсь, ты понимаешь, что все неправильно поняла, – начал злиться он. – Я уже пытался тебе втолковать – сегодняшние дети отнюдь не невинные крошки. Если на то пошло, эта маленькая коза изнасиловала и уничтожила нас. Мою карьеру. Наши с тобой отношения. Только сейчас не время и не место об этом говорить.

Я болтала в чашке чайным пакетиком.

– Знаешь, что смешнее всего? – спросила я. – Я осталась вегетарианкой, а ты нет.

– Какое это, черт побери, имеет сюда отношение?

– Сначала я не ела мяса, чтобы тебе было приятно. Думала, ты этого хочешь, и хотела тебе угодить. А теперь меня тошнит при одной мысли о мясе. К горлу подкатывает противный комок, даже когда я вижу тебя с этим гамбургером. Примерно такое же ощущение я научилась произвольно вызывать в клинике для душевнобольных, когда представляла, как моя еда покрывается плесенью. Я ведь раньше весила сто двадцать килограммов.