Она не умела стрелять

Довольные этим ярким августовским днем, они отправились в свою крымскую жизнь, которая еще только начиналась, – правильную, счастливую, полную надежд, больших и маленьких дел. Уютный, замечательно красивый Крым бережно покачал их в колыбели дорог – от Симферополя до Феодосии – и к закату солнца принес к шелестящему прибоем морю. Во дворе коктебельского дома уже запекалось мясо на углях, было открыто холодное шампанское, а в углу беседки, когда все отворачивались, Гена по-медвежьи тискал свою ненаглядную докторицу Марьяну, будто не хватало ему на это времени дома. Марьяна шипела, словно рассерженная гусыня, отпихивала Генины лапы от своей груди, но Гена, не обращая внимания, обнимал, прижимал ее к себе и с вожделением вдыхал запах пепельных волос, уткнувшись широким носом в ее худенький затылок. Все делали вид, что не замечали их любовной возни, понимающе отводили глаза.

Когда уставшие Ксана с Родионом сели к столу вместе с Антоном и Зоей, Антон, выпив первую стопку, оживился, начал разглагольствовать о политике, оседлав любимого конька. Почему-то Антон был уверен, что в его обязанности входило развлекать публику. Но тихоня Зоечка так не думала и легонько толкнула его локотком в бок. Он стушевался, виновато заморгал, обнял ее длинной рукой и прижал к себе. Она стала подкладывать ему в тарелку еду, уговаривая поесть, и он, изголодавшись в дороге, начал уминать за обе щеки приготовленное Марьяной оливье. А потом с пляжа вернулась Валентина Захаровна с Катей и маленьким Димой. Передав внука Ксане, она захлопотала возле стола, освобождая место для горячего шашлыка.

Родион уже наизусть знал, кто и что будет говорить и как себя поведет, когда они вот так собирались все вместе. Он их за это обожал, по праву считая своей настоящей, счастливо обретенной семьей. Все это повторялось из раза в раз, и, с нежностью наблюдая одни и те же сцены, он молил бога только о том, чтобы ничего не изменилось, пока он будет жить и дышать.

Потом наступила ночь, сделалось шумно, весело и так хорошо, как никогда не было хорошо Родиону ни в Москве, ни на островах, ни в когда-то любимой Англии. В гостиной звучал Шопен, и совершенно преобразившийся Антон лелеял в руках свою скрипку, словно любимую женщину, заставляя ее страдать и радоваться. Зоечка ему аккомпанировала так ладно, что, казалось, будто скрипка и старое фортепиано – единый инструмент, издающий волшебные звуки. Но дело было не в инструментах, а в любви этих разных и одновременно единственно подходящих друг другу ребят, по одиночке почти было погибших. Гена и Марьяна были такими же противоположностями, не способными существовать раздельно. И он с Ксаной – тоже.

Родион видел многое – северное сияние, леса Амазонки, крокодиловые фермы, белый песок Мальдив. Но ни под каким предлогом он не променял бы теперь свое провинциальное существование на богатства и красоты современной цивилизации. Для него эта полная трудов жизнь оказалась наполнена особым сакральным смыслом, совершенно не поддающимся анализу цифр и биржевых показателей.

Это был смысл, который пресыщенный комфортом Родион Беловерцев искал всю жизнь, и который ему смог подарить только этот маленький полуостров на южной окраине большой земли. Он изменил Родиона навсегда, и отныне он намеревался отплатить ему преданностью. Это был теперь его Крым, личный. Не российский, не украинский, не раздираемый противоречиями санкций и запретов, высокими ценами и все такой же непрошибаемой коррупцией. Это была его новая, еще не изученная земля. И в свои сорок пять лет он получил самый бесценный подарок – волшебную возможность начать жизнь заново.

2020, Симферополь