Она (Новая японская проза)

В Поминальном зале мне быстро наскучило, и я вернулась в буддийскую молельню. Здесь сосредоточилась вся заносчивая кичливость нашего рода. Старший наследник, всегда поглядывавший свысока на младших родственников, основательно набрался, хотя как несовершеннолетнему ему пить не полагалось. За последние десять пет он сильно отощал, но по-прежнему казался вполне милым молодым человеком. Заботясь исключительно о собственном увеселении, он вырядился сегодня в ярко-красное траурное женское кимоно и разукрасил себе лицо. Сам ли он додумался напялить женское платье да еще японское? Глаза ярко подведены красным, торчащий наружу нижний воротник тоже красный. Развалившись перед нишей такэмоно, он пронзительным голосом выкрикивал что-то бессвязное:

— Да-да, пять поколений сменились от моего предка Нагамотохико, того, что основал дом Канидзси, ныне возродившийся. Чистили-чистили нашу сокровищницу, но она столь велика, что с ней и великой уборкой не сладишь, оглянуться не успеешь, опять парочка динозавров обнаружилась. Вообще-то здесь в доме еще с древности устроили гостиницу для благородных господ, а в эпоху Эдо даже факс поставили. То-то никто, кроме нас, не вправе двухсотлетние поминки справлять, и всё к нашей славе, и род наш процветает.

Какие события ни происходили, какие ни случались нелепости, рано или поздно кичливость нашего семейства обязательно давала о себе знать. Здешний люд не переносил дурацкого хвастовства, но мои родичи продолжали бахвалиться, точно напоказ, и все воспринимали это как неизбежное зло. И вообще вся эта двухсотлетняя поминальная годовщина успела мне надоесть. Я отправилась в Поминальный зал — просто так, чтобы время убить.

Здесь лепила клецки данго моя бабка с отцовской стороны. При жизни она казалась довольно-таки суровой и надменной старухой, а, воскреснув, странным образом сделалась вполне веселой. Может быть, кто-то и раньше знал ее такой, но для меня это оказалось полной неожиданностью. Она бойко скатывала в ладонях сантиметровые шарики теста для праздничных клецок, причем ухитрялась, смешно гримасничая, лепить в своих мягких пухлых руках по три клецки разом. Время от времени бабушка добавляла, просеивая сквозь пальцы, рисовую муку в большой фарфоровый горшок, знакомый мне с детства; оттуда, вспухал, начинало выползать тесто, и она заразительно хохотала.

— Поминальные клецки лепят в форме уточек или змеек, а все — чтобы досточтимый покойник сильно удивился и, воскреснув, вернулся бы к нам. Ха-ха-ха!

В этом зале вообще собрались старухи, отличавшиеся при жизни мрачным обликом и суровым нравом. Нынче, напротив, они светились радостью и весельем, выкрикивая: «Пусть сегодня на двухсотлетних поминках каждая споет нам песню!». Им было не слишком удобно сидеть на циновках татами в церемониальных позах, опираясь о пол ладонями, словно они, как в девичьей игре, изготовились жонглировать мешочками с крупой; при этом только и слышалось «шу-шу-шу» да «бу-бу-бу», словно они оживленно беседовали. Но, оказывается, так старухи пели «Трех странников».

В этом шуме и гаме только одна молчаливая особа в кимоно с длинными рукавами и прической, как у замужней женщины, сохраняла полное спокойствие. С редким пренебрежением, буквально давясь смехом, бабушка сказала:

— Вот, полюбуйтесь, — ни она никого не знает, ни ее не знают, да и песен петь не умеет. А это еще кто?

— Я — ваша внучка Сэнбон.

— Что еще за внучка, нет у меня такой!

Понятно, что оживших удивляют те, кого они едва знали при жизни. У бабки было несколько десятков внуков, разве всех упомнишь.

Тут в зале появилась госпожа Синэко, Она внесла большое белое блюдо с горкой очищенных яблок. Мне она приветливо улыбнулась, и я подумала, что, кажется, меня, наконец, узнали.

— О-о, здравствуйте!

— Здравствуйте!

— Любите яблоки?

— Нет, не слишком…

До сей поры госпожа Синэко меня мало интересовала, но тут я почувствовала к ней некоторое расположение. Впрочем, мой ответ ей не понравился. Она присела; на ее иссохшем до прозрачности лобике пролегли гневные морщины; единым духом она выпалила:

— И совсем не милая, нет… гору прекрасных яблок принесла… если бы не я, кто чистил бы их для подношений… нынешний господин… куда ему… Ты — девица Савано?

— Ну, девицей меня вряд ли можно назвать, но я из семьи Савано — это верно.

— И в каком же ты классе?

— Мне тридцать семь лет.

Госпожа Синэко кивнула головой и забормотала:

— Стало быть, пора уже в гимназию поступать. И купить яблочные счеты, Но яблоки перевелись. Такие яблоки сохранились только здесь, в родовой усадьбе. Чудесные яблочки, отборные — одно к одному: крупные, светлокожие, поистине, им цены нет, пожалуйста, угощайся. А то ими все ящики набиты, сколько сами ни едим, сколько гостям ни подносим, а они все не кончаются.

«Отборные — одно к одному» — так обычно на нашем диалекте нахваливали лучшие плоды.

— Яблоки-яблочки, кожуру очистила, вот они и потемнели.

Смущенная таким натиском, я принялась робко отказываться:

— Благодарю… да-да, я… но не сейчас… не могу…