Она под запретом

— Ой, уже вечер, а солнце жарит как в Африке, — обмахиваясь рукой, Луиза встаёт и начинает поправлять плавки на ягодицах. — Я плавать. Не хочешь, Аин?

Я мотаю головой, потому что уже трижды окуналась в воду и отлично себя чувствую, лёжа в тени зонта.

— И ты тоже, конечно, не пойдёшь, — ворчит Луиза, глядя на Данила, который уже минуты три как разговаривает по телефону, обсуждая какое-то чрезвычайное происшествие у себя в цеху.

Он указывает пальцем на трубку, и сестра, картинно вздохнув, идёт в бассейн одна.

Я снова надеваю наушники, чтобы Данил имел возможность спокойно договорить, и закрываю глаза. Почему-то мне начинает казаться, что их ссора с Луизой не до конца исчерпала себя, хотя в пользу этого подозрения нет ни единого факта: они разговаривают как обычно, смеются и шутят. Возможно, это из-за того, что любая сегодняшняя попытка Луизы войти в тактильный контакт с Данилом встречала вежливое уклонение с его стороны. Мне вдруг вспоминаются слова Веры, что сестры бывает много, а Данил не тот, кем можно понукать. Вдруг дело в этом? Луиза действительно любит, чтобы всё шло по её, а Даня от этого устал.

После третьей песни я открываю глаза и решаю оглядеться. Луиза, навалившись локтями на бортики бассейна, о чём-то переговаривается с Инессой, явно заскучавшей из-за отсутствия Арсения, которого до сих пор нет поблизости. Уже второй час он проводит, разговаривая с отчимом и Ладыгиным в беседке. Хочу незаметно посмотреть, чем занят Данил, и вспыхиваю от смущения, потому что, едва повернув голову, натыкаюсь на его взгляд. Солнцезащитные очки подняты на лоб, а взлохмаченные от влаги волосы придают ему почти хулиганский вид.

— Как дела, Аин? — тон, которым он это спрашивает, и внимательный прищур делают этот простой вопрос значимым.

— У меня всё хорошо. А у тебя? — я указываю глазами на телефон, лежащий рядом с его бедром. — Проблема на работе разрешилась?

— Одна — да. Но обязательно появятся ещё.

Нас разделяет целый шезлонг, Данил говорит это без сожаления, поэтому я позволяю себе шутливо поиграть бровями.

— Тяжело быть преуспевающим бизнесменом, да?

— Непросто, — согласно кивает он. — Давно не виделись. Ты всё хорошеешь.

Кожу начинает густо покалывать, сердечный ритм сбивается, становясь беспорядочным. Расстояние в шезлонг перестаёт казаться безопасным, а глаза начинают метаться в поисках Луизы.

— Просто констатация факта, — Данил опускает на глаза очки, меняя тон на более отстранённый. — Думаю, это не преступление.

Я издаю неловкий смешок, чтобы замаскировать свой очередной душевный раздрай. Лучше бы он этого не говорил. Лучше бы я не услышала. Для Дани это лишь очередной комплимент, а для меня месячная череда воспоминаний и новая волна угрызений совести. Вот как теперь спокойно наслаждаться вечером, не прокручивая в голове эту фразу и не думая, для чего Данил её сказал?

К счастью, скоро возвращается Луиза и начинает фонтанировать идеями на остаток дня (пойти в сауну, посмотреть фильм, поиграть в монополию), и я ненадолго лишаюсь возможности утонуть в несбыточных мечтах.

Спустя час уезжают Инесса с родителями, а немногим позже из дома выходит отчим, одетый в костюм, и объявляет, что отбывает в аэропорт.

Мы перемещаемся в дом, на диван в гостиную, чтобы посмотреть фильм. Мы — это я, Луиза и Данил. Арсений до такой любезности, разумеется, не снисходит и вместо этого закрывается в спортзале. За весь день мы от силы раз пять пересекались взглядами, и каждый раз он смотрел на меня одинаково: будто я самое неинтересное, что существует в этом мире. С другой стороны, разве это должно меня заботить? Я ведь столько лет мечтала избавиться от его неприязни. Равнодушие мне вполне подходит.

Сестра выбрала комедию с известным американским комиком, которого я терпеть не могу. Он неприятен мне внешне, поэтому его шутки и его актёрскую игру я не воспринимаю. А ещё Луиза положила голову Данилу на колени, а руку запустила ему под футболку. Я не чувствую ревности, но смотреть на это тяжело. Высидев так около получаса, я вру, что начинала болеть голова, и поднимаюсь в свою комнату.

Продолжительный душ, чтобы избавиться от последствий дня, проведённого на солнце, после — час бесцельного разглядывания потолка. Внезапно я ощущаю себя глубоко одинокой, выброшенной за пределы нормальной жизни. Мамы со мной больше нет, нет даже бабушки или, на худой конец, какой-нибудь тёти, а своего отца я никогда не видела. Лет в шесть мама сказала мне, что он её бросил сразу после того, как узнал о беременности, и больше мы к этой теме не возвращались. По той же причине она перестала общаться со своей матерью — та была против, чтобы мама меня рожала, потому что на тот момент ей не было восемнадцати. Ради моего появления на свет мама лишилась всех, кто был ей дорог, и вот теперь её и самой не стало.