Они были не одни

Петри чувствовал себя так, словно схватил звезду с неба: он женится на Василике, которую горячо любит, и, кроме того, становится зятем первого богатея не только в Дритасе, но и во всей округе! Зять Рако Ферра — это не шутка!

Отпраздновали помолвку. А спустя две недели молодой жених отложил пастушеский посох, распрощался с любимым стадом и спустился с горных пастбищ в родное село. Надо было готовиться к свадьбе и устройству своего семейного очага. Отец сразу же поручил ему все заботы о хозяйстве. Петри пришлось ездить и на базар, и на мельницу, и за дровами, и в поле — всюду. А его место на пастушеском стане занял младший брат.

Петри был добрый, смышленый и веселый парень. Никого не обижал, ко всем относился доброжелательно, со всеми был ласков. За это его в селе очень любили. Ближе всех он сошелся с Гьикой и сделался его закадычным другом. Вместе ездили они на базар, на мельницу, за дровами. Все желания, все мысли Гьики мало-помалу стали мыслями и желаниями Петри. Теперь они одинаково думали, одинаково чувствовали. И только одно их разделяло: предстоящая женитьба Петри на дочери Рако Ферра. Петри осуждал и поносил бея и кьяхи, но о своем будущем тесте никогда не говорил дурно и огорчался, если Гьика его порицал. Ведь Рако Ферра был отцом ненаглядной Василики, а все связанное с его невестой не могло быть дурным! Правда, он видел проделки будущего тестя, но как-то старался их оправдать, пытаясь уверить себя, что, если Рако Ферра так поступает, стало быть, так и нужно. Сколько раз защищал он его перед Гьикой! Но это не мешало ему по-прежнему ненавидеть бея: попадись только он ему в руки, кажется, разорвал бы его живьем!

Теперь, во время уборки урожая, Петри еще яснее видел, как мошенничают подлые кьяхи, с которыми так тесно связан его будущий тесть.

Едва брезжил рассвет, крестьяне выходили в поле, приступали к жатве, но снопов не вязали, дожидаясь приказа кьяхи. А те не торопились, не спеша завтракали, пили кофе со сливками, потом отдавали распоряжения насчет обеда, затем, выкурив по сигарете, в сопровождении пойяка, а иногда и Рако Ферра и старосты медленно направлялись в поле. С их приходом крестьяне начинали вязать снопы; кьяхи спрашивали, чей участок, считали снопы, проверяли дощечки, делали на них новые зарубки. Так продолжалось целыми часами; глядишь — уже полдень. Когда подсчет заканчивался, все впрягали лошадей или волов и в самую жару приступали к молотьбе. Но если раньше крестьяне боялись жары, то теперь им приходилось опасаться дождя. Пойдут августовские дожди — и весь урожай погибнет!

К вечеру, на заходе солнца, большая часть снопов оказывалась обмолоченной. Снова появлялись кьяхи, представлявшие интересы и бея и государства, за ними пойяк нес шиник.

Являлись к первому крестьянину.

— Ну, сколько шиников ты нам сегодня дашь?

— Сколько мне дал господь бог!

— Смотри, разбойник: если собираешься что-нибудь утаить, милостивый бей покажет тебе!

— Помилуй, эфенди, не собираемся мы есть хлеб бея, не заримся на его добро!

— Ну, давайте мерить! — распоряжались кьяхи, посматривая по сторонам. Лешего больше занимали женщины, и при взгляде на них он плотоядно облизывал губы, а Яшар кидал взгляды в сторону домов, высматривая, не вынесут ли оттуда крестьяне какого-нибудь лакомого кусочка.

Мерили шиниками: один шиник, два, три, четыре, пять, шесть! Но не успевали еще наполнить последний мешок, как обычно появлялась жена крестьянина с бутылкой раки. Кьяхи покручивали усы, рассаживались на мешках, наполненных зерном, и каждый по нескольку раз прикладывался к бутылке. Затем они закуривали и снова принимались мерить.

— Сколько здесь вышло? Шесть шиников?

— Нет, всего пять.

— Пять?.. Смотри не обманывай! Один, два, три, четыре, пять! Ну, ладно!

— А скажи по-честному, сколько шиников украл? — как бы в шутку спрашивал Яшар крестьянина.

— Пусть лопнут мои глаза, если я утаил хоть бы единое зернышко! — крестясь, божился хозяин.

— Ха-ха-ха! Чертов плут! — смеялись кьяхи и продолжали подсчет. Отделяли на семена, сколько им вздумается, отсчитывали десятину, как им заблагорассудится, откладывали на арманджилек, сколько им понравится, а то, что оставалось, делили пополам: одна половина бею, другая — крестьянину.

— Разоряете вы нас, чтоб вам света белого не видать! Разбойники вы этакие в сапогах! — слали им вдогонку проклятия крестьяне, со слезами на глазах смотря на то, как у них отнимают хлеб, которым они могли бы накормить своих голодных детей, — отнимают, чтобы заполнить этим хлебом амбары бея.

Особенно люто относились кьяхи к тем крестьянам, кто молотит на волах.

— Эй, ты! Разве можно молотить на волах? Взял бы лучше у пастухов лошадь, — советовали кьяхи.

— Верно, эфенди, но за лошадь с меня пастухи потребуют долю урожая. А дать мне нечего.

— Так заплати деньгами! А то и пшеницей… Они будут довольны и пшеницей.

— Пшеницы у нас и себе не хватает. Откуда же взять ее для пастухов?