Они были не одни

— У меня ум простой, деревенский, — разве запомнишь все, что приходится слышать? Повстречаешься с человеком где-нибудь в пастушеском стане, покуришь, поболтаешь, а потом расстанешься и все забудешь, — объяснил дядя Шумар и затем добавил: — Но слово это — «большевик» мне приходилось слышать и от людей совсем другого рода: начальник общинного управления — как раз в то время, когда горичане судились с Малик-беем, — сказал мне, что их подстрекают и натравливают на бея большевики. Но что они из себя представляют, об этом он ничего не сказал.

— Ну и что же дальше? — обступили крестьяне гега, требуя, чтобы он продолжал свой рассказ о России. Они не спускали с гостя глаз, не смели кашлянуть, забыли про курево.

Шумар слушал, приложив ко лбу палец, будто старался вспомнить, что ему говорили про большевиков болгарин и македонец. Терпо по своему обыкновению теребил кончики усов и смотрел на Али таким взглядом, в котором ясно выражался вопрос: «А правду ли ты нам рассказываешь?» Дядя Эфтим только приговаривал: «Вот это люди, вот это люди!» Зарче кивал головой, подтверждая каждое слово гега, но все же вид у него был такой, словно, веря в то, что это возможно в России, он никак не мог допустить, чтобы подобные дела когда-нибудь могли свершиться в Албании. А дядя Коровеш пожирал рассказчика глазами и не переставал повторять: «Так, именно так, верно говоришь, друг!» Гьика же и дышать боялся, всем своим существом перенесся в мир, о котором рассказывал его друг.

Когда гег умолк, дядя Коровеш воскликнул:

— Значит, ты говоришь, мы все станем как бы братьями и сестрами? Но ведь мы люди и плохо ладим между собой. Как же это мы вдруг переделаем весь мир? — Но тут же, будто раскаявшись в своем неверии, поспешил добавить: — Впрочем, все возможно, все может быть. Но такое братство, о котором ты здесь говорил, может наступить, только когда мы станем другими.

— К этому мы и должны стремиться, дядя Коровеш! Крестьяне, рабочие и ученые люди нашей страны должны объединиться, и тогда вы увидите, какая у нас начнется жизнь! Подумайте только! Какими вы, крестьяне, станете счастливыми, когда получите землю! Когда сами станете пользоваться плодами своих трудов и никто не посмеет у вас их отнять! — сказал Али.

— Все это похоже на сон. И он слишком хорош, чтобы сбыться, — возразил Шумар.

— Это не сон, если только крестьяне объединятся…

— Опять… если… А возможно ли это? — снова перебил гега дядя Коровеш. — Или ты, милый человек, никогда не слышал нашу поговорку: «Потряси любую ветку в лесу — и стряхнешь с нее сотню беев!»? Ведь им несть числа! Они сильны, они объединены, у них деньги, богатства, приспешники, войско! Эх! Что такое они и что такое мы? Стоит нам пальцем шевельнуть, как нас постигнет та же участь, что и горичан. Останемся и без крова и без имущества.

— Мы все в руках у бея, — поддержал старика Шумар, — он потребует с нас хлеб и сам его взвесит. Половина урожая так и сгорает на ниве, другую половину забирают для бея кьяхи. А нам уже на роду написано работать и умирать с голоду.

«Они не верят в собственные силы! Как с ними надо много и упорно работать!» — подумал Али, услышав эти слова, и сказал:

— Вы должны верить, что можете добиться всего, и, если поверите в это, так оно и будет. Ведь вы, крестьяне, даете хлеб, рабочие дают одежду и обувь, строят дома. Кто трудится, тот победит! Можете не сомневаться.

Гьика все время молчал и внимательно слушал. Он хотел о многом сказать, но боялся нарушить ход мыслей Али и только изредка приговаривал:

— Добьемся, непременно добьемся!

Али пробыл в селе всего сутки. Не хотелось ему уходить отсюда, но оставаться дольше не мог: в течение двадцати четырех часов он обязательно должен был явиться в полицию в Корче, иначе его объявят скрывшимся, а он не хотел подвергать неприятностям и обыскам своих друзей в этом городе.

На другой день ранним утром он долго беседовал с Гьикой и Бойко, сыном Терпо. Бойко был решительнее Петри, беднее его и теснее связан с Гьикой, так как собирался жениться на его сестре Вите. Петри на эту беседу они не позвали. Али наказывал друзьям энергичнее вести пропаганду среди крестьян, побуждать их вредить бею, его подручным и представителям власти. Затем он пустился в обратный путь. Дорогой к нему присоединился Петри Зарче. Его послал Гьика, надеясь, что время, проведенное с Али, пойдет Петри на пользу.

Проводить Али вышел и дядя Коровеш. Наклонившись к самому его уху, он шепнул:

— Только вот такие, как ты, милый человек, могут сделать из нас настоящих людей. Так-то… Вот ты уходишь, но сердце твое остается с нами. Очень мы довольны твоим разговором. Дело говоришь…

А Калеш сказал ему на прощанье:

— Что же это такое? Забрался ты так далеко, а уходишь, ничего не купив. Правда, ты искал волов и быков, но, ей-богу, мог бы вместо них купить хоть одну козу!

— Козы ему не годятся, ему нужны только волы и быки, — улыбаясь, ответил Гьика.

— Волы и быки! Или ты не знал, гег, что хотя село наше и называется хлебным[23], но в нем и хлеба не найти, а не то что быков! — покачал головой Селим Длинный.