Они были не одни

— Значит, Али больше нет с нами? — с болью в душе воскликнул Гьика. Он почувствовал себя так, словно ему подрезали крылья. В одно мгновение погас весь его революционный пыл, пропала вся его смелость, и он снова стал таким, каким был до знакомства с Али: темным крестьянином, который страдает, жалуется на свою горькую долю, но не способен ничего предпринять, чтобы избавиться от страданий.

— Беда! Великая беда!.. — повторял крестьянин, совершенно позабыв о кофе, который уже давно поставил перед ним официант.

Учителю было понятно огорчение Гьики, и ему стало жаль молодого крестьянина. Но, с другой стороны, он испытал при этом и некоторое удовлетворение: скорбь, которая охватила Гьику, свидетельствовала о том, насколько глубоко в сердца крестьян вошел Али! Теперь на учителя ложилась обязанность не оставить сидевшего перед ним Гьику без поддержки, как машину нельзя оставить без руля.

— Когда мы расставались, Али мне сказал: «Передай мой горячий привет Гьике, обними его за меня и скажи, чтобы он всегда оставался мужественным, каким был до сих пор!» — после короткого молчания проговорил учитель.

— Ах, Али, Али!.. — прошептал Гьика. Он ощутил, как от слов учителя в нем вновь начало оживать то чувство, что поддерживало его в борьбе.

— «Передай мой горячий привет Гьике… обними его за меня…», — повторил Гьика слова учителя и подумал: «Как бы обрадовался Али, узнав, что его поручение выполнено, что башня бея со всем хранившимся в ней урожаем превращена в пепел! Но Али ведь добавил: «Скажи ему, чтобы он всегда оставался мужественным, каким был до сих пор!» Вот завещание Али! И его завещание надо выполнить во что бы то ни стало, даже если для этого придется заплатить собственной головой!»

Эта мысль захватила Гьику, но он тут же вспомнил о пятерых крестьянах, томившихся в тюрьме. А что об этом сказал бы Али?

— Кто бы ни поджег башню, он сделал хорошее дело! Одно из самых лучших дел!.. Вот если бы и горичане спалили отнятое у них село и вдобавок ухлопали бы какого-нибудь кьяхи, тогда пришлось бы беям и властям призадуматься!.. А у вас в Дритасе славно получилось: и башня сгорела, и бей остался без урожая! — говорил учитель. — Что же касается арестованных крестьян, ты не огорчайся: ничего с ними не случится. Правда, придется им несколько месяцев просидеть в тюрьме, но тут уж ничем не поможешь. Такова борьба: пока не одержана победа, приходится терпеть и страдать…

На Гьику эти слова подействовали, как целебный бальзам. Конечно, те пятеро страдают в тюрьме, но в конце-то концов с ними действительно ничего не смогут сделать, потому что никто не видел, что именно они подожгли башню! Если же Гьика сам заявит, что поджег он, невиновных крестьян, правда, освободят, но его самого осудят — и не на месяц, не на два, а на многие, долгие годы, если не на смерть…

Гьика и Мало просидели в кафе часа полтора, и молодой крестьянин вышел оттуда несколько успокоенный. На улице они расстались, крепко пожав друг другу руки. Это рукопожатие напомнило Гьике его последнее прощание с Али.

Гьика возвратился на рынок. Опять прошел по сапожному ряду и, повернув в портняжный ряд, встретил там подмастерье Зенела, долговязого юношу лет восемнадцати, худого, с постоянно слезящимися глазами. Говорил он тонким, жалобным голосом, будто только и делал, что перечислял свои невзгоды.

Четыре года назад мать отдала его в ученики к мастеру Кристо, однако портной не очень-то торопился с обучением, и до сегодняшнего дня Зенел не выучился и половине того, чему следовало. Хозяин боялся, как бы он, выучившись портняжному делу, не открыл собственную мастерскую. Тогда Кристо лишился бы полезного помощника, получавшего у него жалованье, которого едва хватало, чтобы не умереть с голоду.

Увидев Гьику, Зенел отложил работу. В спешке он рассыпал коробку с пуговицами, но, даже не обратив на это внимания, сказал хозяину, который в это время пил (уже в третий раз за сегодняшний день) кофе:

— Я заказал вот тому крестьянину, что слоняется возле мастерской, рыбу; пойду узнать, не принес ли он. — И, не дожидаясь позволения, вышел на улицу.

Хозяин, уже рассерженный тем, что подмастерье рассыпал пуговицы, после самовольного ухода Зенела и вовсе пришел в ярость. Как ни поспешно выскочил Зенел, но до него донеслась ругань хозяина: — Чучело! Прохвост! Бросает работу и бежит к какому-то мужику! Чтоб тебе пусто было!

А Зенел, совершенно забыв о том, что хозяин может увидеть его через окно, крепко пожал Гьике руку.

— Нам уже известно о пожаре башни бея со всем урожаем. Молодец, Гьика! Мы знали, что ты поступишь именно так, как советовал Али! Молодец! — восклицал Зенел. Он говорил так уверенно, словно сам Гьика признался ему, что это большое дело выполнено им собственноручно… Но ведь и учитель Мало говорил с такой же уверенностью, хотя и не назвал его прямо в глаза молодцом, а сказал только, что молодец тот, кто это сделал.

— Конечно, мои друзья догадались, чья это работа, и мне незачем было им об этом говорить, — пробормотал про себя Гьика и затем уже громким голосом добавил: